Дом Одиссея

У женихов, едва те приходят в чувство, слов находится намного больше. Они кричат: измена, позор, бесчестье, месть, проклятая кровь! Самые умные среди них начинают возводить напраслину друг на друга: где ты был прошлой ночью, Антиной; а ты, Амфином? Я видел, как этот пробирался по лестнице, я видел, как он крался с преступными намерениями; Эвримах смотрел искоса и говорил, что ему снились стервятники!

Не говорил, хнычет Эвримах. Не говорил!

Вот-вот начнется безобразная драка, лагерь на лагерь, но тут появляются служанки. Они приносят воду, ткань, чтобы промокнуть лбы мужчинам, кубки для питья. Они отделяют один лагерь от другого, ведут людей на свет, внимательно слушают жалобы и гневные выкрики, щебеча: «О нет, кошмар, наверняка это было ужасно!» – и с трудом удерживаются от смеха при этом.

Автоноя, проследив за происходящим, отправляет отчет Пенелопе.

– Женихи разошлись, – сообщает посланная к царице служанка.

– Хорошо, – отвечает та. – Осталось лишь разобраться с их отцами.

Глава 29

На закате Орест просыпается.

Обливаясь потом, он лежит в кровати и вскрикивает:

– Мама, мама, мама!

Посылают за Клейтосом, жрецом Аполлона.

– Да, вот так, – вздыхает он. – Можем продолжать поить его соком макового семени, но, боюсь, он уже не придет в себя.

– Парень сошел с ума, напрочь! – восклицает Менелай. – Если выбирать между громким безумцем и тихим, я знаю, что выбрал бы!

Наверху с пробуждением Ореста зашевелились фурии, и теперь они носятся по дворцу, курлыча и щебеча от восторга. Черви выползают из свежего мяса, вода становится затхлой, жуки копошатся в свежих соломенных тюфяках, древоточцы вгрызаются в балки, поддерживающие дворец, хлеб горит в печах, а одна из лучших овец Пенелопы падает замертво, и мухи облепляют ее глаза.

– Мама, мама! – стонет Орест.

– Мама, мама! – гогочут фурии в вышине.

Для меня, которая слышит и одного, и других одновременно, шум действительно невыносим.

Электра сжимает руку Менелая, со слезами на глазах и отчаянием на лице.

– Пожалуйста, дядя, – она почти умоляет – Электра, дочь Агамемнона и Клитемнестры, готова умолять! Менелай видит это и с трудом удерживается, чтобы не облизнуть губы. Она берет себя в руки, не успев пасть на колени, поникнуть, исчезнуть, и всего лишь просит робким шепотом, опустив глаза: – Пожалуйста… позволь мне ухаживать за братом.

– Что ж, – бурчит наконец Менелай, не торопившийся с принятием решения, – если сможешь его успокоить, полагаю, вреда в этом не будет.

Электра кидается к постели брата, промокает его лоб, вытирает пот с шеи влажной тканью. И шепчет: «Я здесь, я здесь», а если бы в комнате не было других людей, она бы спела ему старые песни, те, что пела тайком их мать, пока еще была им матерью. Она требует чистую тунику, зачесывает его волосы со лба своим маленьким гребнем из полированной раковины. Кажется, он на мгновение замечает ее, хватает за руку, вглядывается в нее, сквозь нее, шепчет:

– Прости меня.

Она говорит, что нечего прощать, но она лжет, и ему это известно.

В вышине кружат и хохочут фурии. Черепица падает с крыши, едва не проломив голову Автонои, спешащей по своим делам. Черные тучи затягивают горизонт, с севера налетает порывами ледяной ветер. Сегодня ночью снова будет ливень и гром, от которого затрясется земля. Пастушки торопятся загнать свои стада в укрытие; ставни закрывают на ночь, а Эос, Феба и Меланта в темноте приближаются к дворцовым воротам с тележкой, полной вонючего содержимого.

– Стоять! – рявкает спартанский караульный, хранящий ключи от владений, по идее, принадлежащих этим женщинам. – Никого не впускаем и не выпускаем!

– Наш груз… – начинает Эос, приподнимая крышку на бочке, из которой поднимаются отвратительные фекальные миазмы.

Караульные отшатываются.

– Разве во дворце нет выгребных ям?

– Есть, но, увы, с таким обилием дорогих гостей они все переполнены. Потому-то нам и приходится вывозить эти бочки подальше отсюда, пока их зловоние не испортило воздух.

Спартанцы колеблются.

Конечно, они не должны выпускать никого, не говоря уже о коварных служанках коварной Пенелопы. Менелай высказался совершенно ясно. С другой стороны, никому не хочется спать у выгребной ямы, а эти в буквальном смысле дерьмовые девицы явно из самых низов – ни положения, ни статуса, так что…

«Какой от этого вред? – шепчу я на ухо их капитану. – И какая польза оттого, что вы их остановите?»

– Назад до того, как луна будет в зените, – рявкает солдат, закованный в бронзу, – или мы поднимем тревогу.

– Конечно, – отвечает Эос, ворота перед ней открываются, и женщины исчезают в наползающей, клубящейся тьме.

Нынче ночью пира нет.

Лишь сокрушительный, чудовищный шторм, рев пенных волн, круговерть ветра, дождя и туч, которой завидует даже старик Посейдон, при виде которой даже Зевс качает головой. Но они не вмешиваются и не станут вмешиваться нынче ночью. Когда фурии дают волю своим чувствам, даже боги отводят взгляд.