Дом Одиссея

Ставни стучат и хлопают по стенам спальни Пенелопы, но она едва поднимает взгляд, похоже, не обращая на них внимания. Вместо этого она поспешно накидывает на плечи шаль, собирает волосы в практичную прическу, к которой привыкла во время стрижки овец, и решительно шагает по дворцу на мужскую половину.

Это могло бы вызвать скандал, но повсюду стоят спартанские стражи, а ее сопровождает Автоноя, поэтому под таким присмотром она стучит в двери без стыда и сомнений.

Первая дверь на ее пути приоткрывается лишь на палец, и в щелке показывается глаз.

Это Клейтос, жрец Аполлона.

Мне нет дела до жрецов Аполлона. Жуткие снобы в большинстве своем, а вся их пророческая дребедень – просто шум, в котором едва ли один раз из сотни, а скорее из тысячи, можно расслышать прямой результат божественного вдохновения. Клейтос с козлиной бородкой на заячьем лице ничуть не улучшает моего мнения об этой шайке.

– Моя госпожа, – бормочет он, похоже, удивленный тем, что видит царицу Итаки.

– Клейтос, ты лечишь нашего великого царя Ореста, да? Могу я войти?

Щель в двери не увеличивается.

– Я сейчас возношу молитвы.

– Конечно. Но я уверена, что боги поймут, учитывая срочность вопроса.

– Я готовлю некоторые ритуалы, которые… не предназначены для женщин. Прошу простить меня, моя царица.

Пенелопа поднимает бровь, но затем с улыбкой кивает, почти как служанка.

– Конечно. Я зайду позже.

Он закрывает дверь, и хозяйка дворца отворачивается.

– Ритуалы? – шепчет Автоноя ей на ухо, пока они идут по мрачному коридору, слыша, как свирепствует снаружи бьющийся о стены ветер.

– Обыщи его комнату, как только он выйдет, – коротко приказывает Пенелопа.

Из-за следующей двери отвечает Ясон, тот самый, с крепкой шеей и весьма привлекательными руками. За его спиной мелькает Пилад – Пенелопа видит блеск натачиваемого меча. Она снова поднимает бровь, но ничего не говорит, заходя в комнату.

– Пилад, Ясон, надеюсь, у вас обоих все хорошо?

Ясон мычит, не в силах солгать, как того требуют приличия. Пилад встает и, раз уж его увидели с оружием, даже не делает попытки его спрятать.

– Нам не позволили увидеть нашего царя, – рычит он. – Почему мы не можем увидеть Ореста?

Пенелопа кидает взгляд за плечо, туда, где стоит спартанский страж, сразу за дверями комнаты. Автоноя улыбается, кивает и направляется в его сторону, встав в дверном проеме.

– Привет, красавчик, – говорит она солдату. – Разве твои сильные руки не прелестны?

Я перефразирую, но смысл ее слов именно такой.

Солдат пытается игнорировать Автоною, но надолго его не хватает. Все знают, что служанки на Итаке такие же хитрые, как и их госпожа; но еще всем известно, что за их простоватыми, резкими манерами скрываются наивные, одинокие сердца, жаждущие получить свою долю утонченных, мужественных наслаждений.

– Раз уж ты об этом заговорила, – сдается он, – мои руки сегодня правда неплохо выглядят.

После этого беседа течет без заминок, а Пенелопа вновь обращает свое внимание на Пилада.

– Один вопрос, один-единственный: о чем ты спорил с Электрой?

Пилад застывает. Ясон озадачен. Пилад качает головой.

– Мой остров захвачен, твоего царя отравили и держат в заложниках. Чтобы спасти свое царство, я, ни на секунду не задумываясь, сделаю, как хочет Менелай, и обвиню тебя в убийстве Зосимы. Поэтому спрашиваю еще раз: о чем ты спорил с Электрой?

По-прежнему никакого ответа.

– Пилад, кто бы ни травил Ореста, начал он в Микенах. Ты был отравлен в твоем собственном городе – что, должна признать, бросает на тебя еще большие подозрения. Ореста травили и по дороге, на его корабле. А теперь – и в моем дворце. Лишь у немногих людей есть такой доступ к нему. Я спрошу в последний раз.

Пилад смотрит на Ясона. Ясон отводит глаза.

– Что ж, – заключает Пенелопа, – у меня нет никаких причин защищать тебя.

Она уходит, и никто не пытается ее остановить.

Гром грохочет над волнами, молнии раскалывают небеса, фурии воют от дикого восторга.

Менелай высовывает руку из окна, чтобы ощутить капли дождя на коже. Эта рука – люди и представить себе не могут, что делала эта рука. Он все еще ощущает кожей пески Трои. Он помнит, как струилась кровь по линиям и трещинам пальцев. Он держал красивейшую в мире женщину за шею, он размозжил череп младенца одними пальцами, он поднимал золотую корону. Сколько он сделал, повидал, потрогал, захватил – и вот посмотрите на него. Кончики пальцев становятся сморщенными и мягкими, тыльная сторона руки изрезана вздутыми венами и покрыта морщинами, и дождевая вода, стекающая по ней, уже не такая холодная, как его медленно остывающая плоть.

Он стареет, этот герой Трои. Другие этого не скажут да и заметить не посмеют, но он никогда не был глупцом. Он знал, что прочие царьки обсуждают его за спиной, смеются над ним, над мужем-рогоносцем, простофилей, не сумевшим удержать под контролем женщину – девчонку! Теперь он чувствует, как вес прожитых лет давит на сердце, но, когда придет его срок, кто останется?