Дом Ротшильдов. Мировые банкиры, 1849–1999

Джеймсу не нужно было изобретать финансовый кризис, чтобы подкрепить свои антивоенные доводы: европейские биржи и без того уже скатывались к полномасштабной панике. Лишь отчасти такое положение вызывалось страхом войны; на самом деле дипломатический кризис совпал с банковским и в Англии, и во Франции. Одной из причин стало то, что после окончания Гражданской войны в США международный рынок хлопка возвращался к нормальному состоянию. Кризис задел и Ротшильдов, но далеко не так сурово, как акционерные и инвестиционные банки: более того, главными жертвами кризиса суждено было стать лондонскому «Оверенд, Герни» и «Креди мобилье». По Лайонелу и его сыновьям кризис ударил достаточно сильно; они не покидали Нью-Корт даже в Шаббат, а «огромные убытки» стали главными темами для разговоров повсюду — от палаты общин до бала у леди Дауншир. Зато Джеймс почти радовался падению цен на акции и облигации; в отличие от своих конкурентов он «славил Господа за то, что никому не должен» — более того, он послал Лондонскому дому 150 тысяч ф. ст., чтобы облегчить их затруднения. Кризис дал ему превосходный дипломатический рычаг давления. Его целью было убедить Наполеона III, что негативные экономические последствия перевесят любые международные, а следовательно, и внутриполитические выгоды, какие может принести война.

Он начал свою кампанию 8 апреля, в тот самый день, когда Пруссия и Италия заключили тайный союз. Как сообщал Натти, «вчера вечером у него состоялась долгая беседа с императором в Тюильри, и он попытался внушить его величеству, как важно сохранять мир». Тот же довод Джеймс повторил три дня спустя, когда снова увиделся с императором, стремясь «убедить его, что война станет величайшим бедствием для экономики». Такой же точки зрения придерживался и Перейра. Как сообщал Альфонс, Наполеон пытался его успокоить: «Пруссии только кажется, что она может рассчитывать на поддержку Франции. Но здесь нет ничего такого, и даже если Франция тайно поощряет Бисмарка в его авантюрах, она сохранит за собой свободу действий и оставляет за собой право поступать по обстоятельствам. Император хотел бы, чтобы вопрос с Венецией разрешился. Если Австрия согласится, он решительно встанет на ее сторону, и Пруссия поплатится за свою недальновидность».

Две недели спустя, после того, как Валевский заверил его, что война неизбежна, Джеймс отправился к Наполеону, чтобы снова «молить его о мире». По словам Альфонса, Джеймс застал императора «весьма озабоченным»: «Он сказал, что считает вопрос закрытым… он не думает, что Бисмарк останется в должности, а что касается его, он не хотел участвовать в конфликте, потому что… лишь обострил бы его своим вмешательством… Но он получил только что… известия, что Австрия переводит армию в Италии на военное положение… Отец спросил его, почему он не вмешался, чтобы добиться взаимопонимания между Австрией и Италией. Император ответил, что такой цели можно достичь лишь военным путем, так как Австрия не желает слушать никаких предложений… он уже предлагал [Придунайские] княжества, но они хотели Силезию».

Судя по письму, Наполеон еще склонялся к тому, чтобы поддержать итальянцев, настаивая на том, что им только предстоит начать военные приготовления. Он вел свою старую игру, поддерживая революцию везде, где она могла разразиться, а 6 мая, когда он фактически денонсировал договоры 1815 г. в своей речи в Осере, Ротшильды пришли в ужас. Та речь подействовала на Парижскую биржу самым губительным образом. После нее, как писал Ансельм на следующий день, началась «новая эпоха, и никто больше не может даже предполагать, что случится с миром и какие революции придется перенести Европе, прежде чем все вернется в равновесие». Мериме, который присутствовал на балу, устроенном в тот вечер императрицей в Тюильри, заметил, что «лица послов так вытянулись, что их можно было принять за приговоренных к смерти. Но самым длинным было лицо Ротшильда. Говорят, накануне вечером он потерял десять миллионов». На самом деле именно после речи в Осере — которая вновь породила панику на Парижской бирже — Джеймс произнес свою знаменитую фразу: «Империя — это падение».