Дом Ротшильдов. Мировые банкиры, 1849–1999

Но что он мог поделать? В то время как приближенные императора продолжали поощрять его антиавстрийскую политику, Альфонс уже в апреле понял, какими осложнениями чревата война для Франции. Нерешительность Наполеона — его подстрекательство как Италии, так и Австрии — сделала его не арбитром, как он надеялся, а простым зрителем. 1 июля Альфонс метко суммировал противоречивость французской политики: «Если австрийцы победят, наше правительство снова подружится с ними, если они проиграют, мы их бросим… Возможно, вскоре образуют два наблюдательных корпуса, один на Рейне, а другой в Альпах. Как мера предосторожности, а не с какой-то определенной целью, потому что император, как говорят, весьма нерешителен и принял холодный и сдержанный тон в своих отношениях с Пруссией. Франция в результате поднимает ставки. Перевес пруссаков в Германии станет огромной опасностью, которая не компенсируется даже приобретением Рейнской провинции… Поэтому все симпатии общественности на стороне австрийцев, хотя из-за того, что никто не знает, что думает император, все боятся их успеха так же, как желают его, ибо друзья Л. Наполеона очень агитируют в пользу Пруссии».

Альфонс справедливо предположил: если Наполеон не может решиться вступить в войну на стороне Австрии — или ему недостает для этого военной готовности, — он не в том положении, чтобы требовать «компенсации» у победоносной Пруссии. Ротшильды считали, что французские притязания на ряд территорий в Германии, Бельгии и Люксембурге ни к чему не приведут: самое большее, на что способна Франция, — убедить побежденных итальянцев принять Венецию, не требуя больше ничего. Как ни хотелось Джеймсу «преподать урок агрессивной Пруссии руками Французской империи», он вынес убийственный вердикт: «На месте императора я стыдился бы самого себя». Для него и его сыновей война Франции против Пруссии была просто отложена: в конце концов Наполеон «вынужден будет пойти на войну с Пруссией, потому что… они считают, будто Европа принадлежит им». Любой мир между Францией и Пруссией будет лишь «ублюдочным миром».

Английских Ротшильдов победа Пруссии также привела в ужас. Шарлотта считала итогом войны 1866 г. не объединение Германии, а ее разделение — более того, ее поражение от Пруссии. 10 июля она даже предсказывала, что амбиции Пруссии в конечном счете потребуют вмешательства Великобритании: «Пруссаки… вряд ли проявят умеренность в час их победы. В таком случае, а именно: если они пожелают проглотить всю протестантскую Германию, Франция, возможно, не извлекая из ножен свой… меч, потребует все Рейнские и католические провинции новой северной империи… хотя мы не хотим вмешиваться… и несмотря на недостойную речь лорда Дерби, которая сводится к тому, что великие события на континенте нас не касаются… мы будем втянуты в военную интервенцию, чтобы не дать разделить весь цивилизованный мир между Францией и Пруссией».

Конечно, как говорил Альфонс, Наполеон мог бы действовать решительнее, чтобы сдержать Пруссию, если бы Францию поддержала Англия. Однако этому не суждено было случиться. Условия, выдвинутые Бисмарком, по которым Пруссия получала военный контроль над Германией севернее Майна, но южнонемецким государствам гарантировалось «международное независимое существование», виделись в Лондоне достаточно умеренными, поэтому о совместной интервенции речь не шла. Как заметила Шарлотта, в ответ на просьбу Луизы «попросить мистера Делана поместить убедительную статью в „Таймс“: „Какое дело графу Бисмарку до статьи в наших английских газетах? — Он захватил мир, даже сейчас он не удовольствовался бы миром, не приобрети он для себя империю почти такую же большую, как ему хотелось… и управляй он ею, не боясь революции и агрессии“». Самое большее, что могла сделать Шарлотта, — вступить в «дамский комитет, который собирает по подписке средства в пользу бедных австрийских солдат».