Однако Бисмарк отнюдь не считал, что за победу заплатят только прусские налогоплательщики. С самого начала он почти по-пиратски вел войну против других германских государств. Джеймс еще 28 июня слышал, что Бисмарк «послал всех своих генералов к [королю Ганновера], чтобы вежливо реквизировать его деньги, его самого и его солдат». Наверное, самым революционным поступком во всей биографии Бисмарка стала аннексия Ганновера и низложение его старинного правящего дома; мотивы для такого поступка, по крайней мере отчасти, были финансовыми. Хотя королевство Саксония осталось невредимым, Бисмарк обложил его оккупационной пошлиной в размере 10 тысяч талеров в день (на эти деньги он финансировал поспешно сформированный венгерский легион), а затем вынудил платить контрибуцию в 10 млн талеров. Конечно, до тех пор, пока Бисмарк экспроприировал только принцев, Ротшильды могли себе позволить взирать на происходящее хладнокровно. Более того, они невольно вспомнили давние времена, когда курфюрст Гессен-Кассельский вынужден был прятать свое значительное личное состояние от армий Наполеона I. Когда саксонского министра Витцтума послали в Мюнхен, чтобы он переправил на нейтральную территорию золотовалютные запасы своего правительства (которые поспешно перевели из Дрездена), он решил переправить серебряные монеты на сумму около миллиона талеров, уложенные в бутылки, — парижским Ротшильдам. Когда деньги прибыли в Париж, Джеймс хотел перевести их во франки — в обмен на комиссионные. Но Витцтум вовремя напомнил ему легенду о сокровище курфюрста, которую широко распространяли сами Ротшильды: «Король Саксонии выказывает вам такое же доверие, и я уверен, что вы его не разочаруете». Нет, Джеймса не перехитрили: когда Пруссия назначила Саксонии контрибуцию в 10 млн талеров, он призывал Бляйхрёдера закрепить за собой часть займа, который понадобился дрезденскому правительству, чтобы выплатить эту сумму.
И 30 млн гульденов, которые потребовались Австрии, чтобы выплатить «военную контрибуцию», были выданы взаймы консорциумом из тридцати банков, куда входили Венский дом и «Кредитанштальт»; вскоре пошли разговоры о дальнейших долгосрочных и краткосрочных займах — хотя, как заметил Альфонс, какое-то время оставалось неясным, «выздоровеет» Австрия или «умрет». И Вюртембергу пришлось сделать заем на 14 млн гульденов, чтобы заплатить контрибуцию; на сей раз львиную долю (10 млн гульденов) разместили у себя Франкфуртский, Лондонский и Парижский дома, хотя им пришлось урезать размер прибыли, чтобы обойти вездесущего Эрлангера. Как и в прошлом, послевоенные операции с контрибуциями стали выгодным источником дохода, даже если прибыль приходилось делить с другими. Что характерно, когда герцог Гессен-Нассау получил 8,8 млн талеров в компенсацию от Пруссии, рядом очень кстати оказался Майер Карл, который посоветовал, куда их лучше вложить. И конечно, после смены власти, как в Шлезвиг-Гольштейне, оживился рынок произведений искусства: именно тогда Адольфу удалось приобрести коллекцию хрусталя великого герцога Баденского. Эстерхази были не единственной знатной центрально-европейской семьей, вынужденной распродавать в 1866 г. фамильные драгоценности.
Итак, все предшествующие события считались делом обычным. Однако, когда стало очевидно, что и Франкфурту придется платить контрибуцию, поводов для озабоченности стало больше. В конце концов, во Франкфурте не было правящего дома; зато в нем были Ротшильды. Любые требования о репарациях, наложенные Пруссией, неизбежно требовали личных жертв со стороны самых богатых горожан. Адольф боялся осложнений еще до того, как Пруссия обнародовала свои требования. «Поведение пруссаков во Франкфурте очень огорчает меня, — писал он в Лондон из безопасной Женевы, — кроме того, я, вероятно, потеряю доход от аренды моего тамошнего дома; кто еще снимет такой большой дом, как дом моего покойного отца во Франкфурте, когда в городе больше нет представителей дипломатического корпуса? А я не могу сдать его человеку, который его перестроит и сделает из него постоялый двор или отель. Вдобавок нам придется платить налоги. Все это крайне огорчительно для меня и очень меня раздражает».