Дом Ротшильдов. Мировые банкиры, 1849–1999

В дополнение к этим традиционным операциям на рынке облигаций Ротшильды сохраняли свои довоенные интересы в добывающей промышленности. Их влияние как крупнейших акционеров в «Рио-Тинто» еще больше возросло, когда компания, помимо меди и пирита, занялась производством серы, обработкой шлака и производством кремнегеля. Географический охват расширился с Испании до Бельгии, Родезии, Северной и Южной Америки[231]. Ведущие члены правления — например, лорд Милнер, сэр Артур Стил-Мейтленд (директор-распорядитель компании в 1920 г.) и сэр Окленд Геддес, в 1925 г. сменивший Мейтленда на посту председателя, работали в тесном сотрудничестве с Нью-Кортом, когда компания пыталась наладить связи с неустойчивыми рынками сырья. В Южной Африке Лондонский и Парижский дома оставались крупнейшими акционерами «Де Бирс», хотя управление компанией все больше осуществляла «Англо-американская корпорация» Эрнеста Оппенгеймера, основанная в 1917 г., которая приобрела больший пакет акций, нежели Ротшильды. Единственным обратным примером служит Испания, где в 1929 г. национализировали Альмаденское месторождение; но оно еще до Первой мировой войны перестало служить крупным источником дохода.

Такой объем операций едва ли свидетельствует о застое. Привычные для Ротшильдов брокерские компании — «Казнев», «Месселс», «Панмер Гордон» и «Себагс» — не простаивали; много дел оставалось и у юристов компании. Трудность заключалась в том, что рентабельность не всегда соответствовала размаху. В 1929–1932 гг., когда мировая экономика погрузилась в глубокую дефляцию и цены, производство и занятость падали в беспрецедентных масштабах, больше других оказались затронуты именно те области, в которых были заняты Ротшильды.

Конечно, можно возразить, что этот величайший кризис капиталистической системы был вызван «структурными» факторами, которые находились за пределами влияния как банкиров, так и политиков. Наследием Первой мировой войны стали избыточное производство и перекошенность рынков многих главных сырьевых сельскохозяйственных и промышленных продуктов. Однако несомненно, что кризис во многом усугубили и продлили ошибки в денежно-кредитной политике — в сочетании с невероятно запутанным клубком международных военных долгов и обязательств по репарациям. В начале 1920-х гг. слишком много стран стремились избежать трудного политического выбора, столкнувшись с избыточным государственным дефицитом и финансируя его с помощью печатного станка; результатами становились инфляция и гиперинфляция, а за ними — финансовая нестабильность, поскольку инвесторы (особенно держатели облигаций) требовали повышения доходности, чтобы компенсировать риск от инфляции. Одним из государств, которые переживали высокую послевоенную инфляцию, была Австрия. После войны Венский дом приложил руку к стабилизации нового шиллинга, ослабив действия таких сторонников инфляции, как финансист и промышленник Камилио Кастильоне; но, судя по всему, как практически во всех центральноевропейских банках в 1920-х гг., после инфляции на балансе Венского дома скопилось много депозитов, но ощущалась нехватка резервов. Начиная с середины 1920-х гг. преобладающей ошибкой банка была фиксация неустойчивых обменных курсов в то время, когда отдельные государства тщетно стремились имитировать систему золотого стандарта, существовавшую до 1914 г., игнорируя отсутствие многих жизненно важных предпосылок прежнего успеха такой системы. В результате, особенно после 1929 г., политики стремились сбалансировать бюджеты и ужесточить денежную политику в тисках рецессии, подчинявшей все остальные политические средства поддержанию золотого эквивалента.