Дом с драконами. Пластилиновая собачка

Толик стоял на крыльце столовой и не решался войти. Он уже принял решение, но озвучить его той, которая стала глотком чистого воздуха, было невозможно. Он не хотел терять этот глоток. Хотел продолжать дышать полной грудью, видеть эти глаза, как два зелёных озера, добрую улыбку, зарываться в копне рыжих волос и любить, любить до одури. Носить на руках, сворачивать горы и поворачивать реки вспять. Руки тряслись, не слушались и папиросы, одна за другой, летели в урну. Жизнь заканчивалась прямо сейчас, здесь, стоило ему только открыть дверь и переступить порог.

Глава 9

– Ах ты свинья, опять напился! Сволочь, куда ты прёшься, не пущу в дом, – Валентина верещала так, что все окрестные дома были в курсе: Толик опять пьяный.

– Напился, ага, хочу и пью! Ты хотела, чтобы я вернулся? Вот он я, чего тебе ещё надо, змеюка ты подколодная? Уйди прочь, стерва, а не то зашибу! – еле держась на ногах, Толик, как был в грязных, после дождя кирзовых сапогах, с комьями грязи на брюках, так и вошёл, шатаясь в старый домишко. Сел возле поддувала печки и закурил, – О, Маринка, дочка, папка грязный? Ага, вот такой вот твой папка плохой. А знаешь почему? А потому что трус, подлый трус. Вот дед твой, ради победы, голову сложил, а я струсил.

Глаза закрылись, голова упала на грудь, и он захрапел, выронив папиросу.

Валентина убрала окурок, разула мужа, вымыла пол вокруг и отправилась к соседке жаловаться, забрав детей.

Сколько ни ругала её тётя Шура, а посоветоваться было не с кем.

С сёстрами давно уже не задалось. Общались редко и на общие темы. Валентина и не скрывала, что они ей не ровня. Сидят там в своём навозе и в ус не дуют.

Маманя на дух не выносила её жалобы, да ещё и побить вдогонку могла за слёзы, которые любила пускать Валентина, когда возила к родителям Маринку и Славика на месяц – другой.

А соседка, хоть и своенравная была, но Валентину привечала. Поучала, ругала, но никогда не гнала прочь. Да и внучка её Людка, девица шестнадцати лет, нянчила детей, пока Валя была на работе. Не за бесплатно, конечно, но, как считала Валентина, всяко лучше, чем в детском саду на казённых харчах.

Александра Никитична встретила во дворе, сидя в тенёчке на завалинке. Тяжело поднялась, засунула вязание в карман передника и поправила узелок платка, которым была покрыта седая голова.

– Что, голуба, опять пьяный? Пусть дети тут поиграют. Мои вишь, песка привезли. Хотят стены мазать да белить, пока жара стоит. А я смотрю, ты всё «краше и краше» с каждым днём? Одно лицо зелёное чего стоит! Счастьем, на аркане притянутым, небось никак не «налюбуешься»?

Валентина огрызнулась и напустила на лицо маску равнодушия, махнув театрально рукой

– Ничего, потерплю. Перебесится и шёлковый будет. Пусть пьёт, руки не распускает и ладно.

Соседка кивнула в сторону входа в дом

– В сенцы пойдём, посвежее там. Пока не распускает! Горькая —она и не таких ломает в щепки. А дети то всё видят – им то как потом это забыть?

В просторной комнате, которая служила летней кухней, и правда было прохладнее. Валя присела на табуретку и скрестила ноги, опираясь ладонями на сидушку

– Да что они видят то? Отца, как свинью пьяного? Так это не моя беда. Вот пусть потом сам и винится перед детьми. И за водку, и за «маруху» на стороне. Всю жизнь теперь прощения молить будет!

Тётя Шура прошла в дом, вернулась и позвала ребятишек. Вручила по конфетке и отправила обратно на кучу с песком.

– Ой, Валька! Дура ты, дура! Себе жизни не даёшь, его в запойную толкнула и детям детство калечишь! Стоит ли овчинка выделки?

– Стоит, тёть Шур, стоит! Зато у меня семья полная, и отец, какой никакой, а при детях! А то тыкали мне все, что замужем мне долго не быть, а я нос то всем утёрла! Все теперь знают, что к полюбовнице сбежал и назад приполз. Значит я лучше? А горькую пьёт, потому что не простила ещё!

Соседка вздохнула, достала вязание и присела на низенькую лавочку напротив

– Так не правда же это, Валь! Всю жизнь напоказ то не проживёшь. Правда то всё одно выйдет на свет божий.

Но молодую женщину переубедить было невозможно. Она в советах не нуждалась. Всё, что нужно было сейчас, так посидеть в тишине и спокойствии, да озвучить то, что другим она сказать не смела.

– А кто правду то знает? Какая правда мне нужна, такую и будут знать!

– И не жалко тебе его нисколько? Ну так себя пожалей и детей. Ведь аукнется.

– А меня никто не жалел. И я никого не собираюсь!

Первый месяц Толик пил, будучи в отпуске. На второй старался пить только после работы, но срывался и уходил в многодневные запои. На заводе его пытались прикрыть больничным и отгулами. Но, к последнему летнему месяцу, терпение у всех закончилось и Толика попросили уволиться по собственному желанию, чтобы не портить трудовую статьёй.

– Опять нажрался, сволочь. Когда ж ты напьёшься то уже? Вот зря я детей к своим отправила. Пусть полюбовались бы на скотину пьяную. Тебя же с работы попрут за прогулы!

Толик демонстративно наливал стакан до краёв и пил, не закусывая. Жидкость цепляла горло, жгла огнём желудок, рвалась наружу, но он пил, как не в себя