«Неужели они не понимают? Нужно бежать не сюда, а в противоположную сторону! Туда бегите! К моим солдатам!»
Из рук какого-то моряка вылетел круглый предмет и врезался в гущу пустынников.
«Господин верховный кулак!»
Два вражеских копья потянулись к нему, готовые зацепить и сбросить с лошади.
И вдруг ночь взорвалась.
Лошадь встала на дыбы. Гамет почувствовал, что вываливается из седла. Лошадь запрокинула голову назад и как-то странно, по-кошачьи, выгнула спину, готовая рухнуть и придавить собой всадника. Но Гамету все же повезло: в самое последнее мгновение он сумел выдернуть ноги из стремян и отлететь в сторону.
Он упал на что-то влажное и липкое…
Моргая, кулак открыл глаза. Он лежал на окровавленной земле, среди трупов и кусков мертвых тел. Рядом чернела яма. Шлема на голове не было. Меча в руке — тоже.
«Я… я ведь был на лошади…»
Над ним кто-то склонился. Гамет попытался встать, но не смог.
— Господин командующий! Я — сержант Геслер из роты капитана Кенеба. Вы меня слышите?
— Д-да… Я думал, вы…
— Это был маневр. Мы их выбили, и теперь мой взвод и взвод Скучня вызволяют моряков Третьей роты. Мы сейчас найдем вам лекаря.
— Не надо. Кажется, обошлось. — Гамет попытался сесть, но никак не мог согнуть ноги. Они вдруг перестали его слушаться. — Сержант, не возись со мной. На вершине кургана есть раненые. Лучше помогите им.
— Обязательно поможем. Пелла! Беги сюда. Пособи мне.
Подбежал другой моряк, намного моложе первого.
«Да он же совсем еще мальчик. Обязательно попрошу адъюнктессу отослать его домой. Пусть возвращается к родителям. Ему нельзя умирать».
— Тебе нельзя умирать.
— Вы о чем? — не понял парнишка.
— Представляешь, если бы не лошадь, его бы убило «руганью», — пояснил Пелле Геслер. — Контузия. Это в лучшем случае… Берись за руки.
«Никакой контузии нет. Наконец-то ко мне вернулась ясность мышления. И этот мальчик, и сотни других… они слишком молоды, чтобы умирать. Это война Ласин. Вот пусть сама и воюет. Тавора когда-то была ребенком. Самой обыкновенной девочкой. Но потом императрица убила этого ребенка. Убила. Я должен раскрыть адъюнктессе глаза…»
Скрипач устало сел возле погасшего костра. Отложив арбалет, он вытер с лица пот и грязь. Спрут опустился рядом.
— Голова у Корика до сих пор болит, — сказал сапер. — Но не похоже, чтобы ему мозги вывернуло. Ума, кстати, тоже не прибавило.
— Только шлема лишился, — ответил Скрипач.
— Единственное ранение за всю ночь. В остальном взвод выбрался из заварушки без потерь, если не считать стрел. Я все думаю: зачем мы позволили этой гниде сбежать?
— Ох и жестоким ты стал, Спрут. Кровожадным.
— Должно быть, старею, — вздохнул Спрут.
— Я тоже так подумал. Но надо сказать ребятам, чтобы больше понапрасну не тратили «гостинцы». Для таких дел есть кинжалы.
— Один Худ знает, как этот ублюдок вообще уцелел.
Преследование хундрилами отступающих пустынников увело их далеко от долины. Ответный удар Четырнадцатой армии превратился в настоящую войну племен. До рассвета еще оставалось два колокола. В долину устремились малазанские пехотинцы, чтобы взять раненых, собрать годные стрелы и… снять с трупов и унести все, что имело хоть какую-то ценность. Мрачный ритуал, сопровождающий любое сражение. И лучше, когда его совершают под покровом темноты.
К саперам подошел Геслер и тоже сел. Он стянул кольчужные перчатки, швырнув их в пыль.
— Я слышал, эти поганцы напали на караульный пост, — сказал Спрут.
— Да. Азарт — дрянная штука. Никто не приказывал нашим дурням оборонять курганы. Могли бы свалить оттуда заблаговременно… Четверо, между прочим, так и сделали.
Скрипач вскинул голову.
— Четверо… из трех взводов?
Геслер кивнул и плюнул в пепел.
Все молчали. Наконец Спрут шумно вздохнул.
— Хоть что-нибудь, но обязательно пойдет вкривь и вкось, — проворчал он.
Геслер подобрал перчатки, встал и, не глядя на саперов, заметил:
— Могло быть и хуже.
Скрипач и Спрут смотрели, как он растворился во тьме.
— Как по-твоему, что там случилось?
— Скоро узнаем, — пожал плечами Скрипач. — А сейчас найди капрала Смоляка, и пусть он соберет остальных. Я должен рассказать ребятам, где мы сегодня допустили ошибки.
— Начнешь с того, как потащил нас вверх по склону?
— Вот именно, — поморщился сержант.
— А если бы ты нас туда не потащил, еще больше этих придурков поперли бы через курган. Твоя «ругань» их отвлекла. Хундрилам как раз хватило времени подойти и приняться за дело.
— Ты прав лишь отчасти, — возразил Скрипач. — Нам не надо было размыкаться с Геслером. Шли бы рядом, глядишь, больше бы наших уцелело.
— Или, наоборот, еще больше бы полегло. Мы с тобой не штабные задницы, чтобы на словах переигрывать то, чего уже не изменишь.
— Пожалуй, ты прав… Иди за Смоляком.
Завидев адъюнктессу, вошедшую в лекарский шатер, Гамет приподнялся на локте. Тавора была бледна.
«Опять всю ночь не спала», — подумал он.
Адъюнктесса сняла шлем, обнажив коротко стриженные волосы мышиного цвета.
— С моей стороны возражений не будет, — сказал ей старик, когда лекарь ушел.
— Против чего? — уточнила Тавора, обводя глазами соседние койки, на которых лежали раненые.