Дом в Мансуровском

Первой осмелела робкая Маруся и, отвернувшись от зеркала, улыбнулась:

– Домой, Григорий Семенович?

Доцент посмотрел на часы:

– Да уж, пора!

И, прихрамывая и опираясь на трость, направился к выходу. Маруся, сорвав с головы глупую шапку, бросилась вслед.

Ушел он недалеко, а точнее, никуда не ушел. На асфальте застыла коварная, припорошенная недавно выпавшим снегом наледь, которую он осторожно прощупывал тростью.

Давно стемнело, горели неяркие фонари, в переулке слышались скребущие звуки дворницкой лопаты и сварливый перебрех местных собак.

– Вы к метро? – спросила подоспевшая Маруся и тут же, словно боясь ответа, затараторила: – Я тоже! Только так скользко, что боюсь шмякнуться! Давайте пойдем вместе?

– Вам тоже в метро или вы, так сказать, хотите совершить благородный поступок? Ну да, у вас уже есть опыт, помню, помню…

Маруся перебила его:

– При чем тут благородство? Просто, – она запнулась и посмотрела по сторонам, – на улице такая красота! Абсолютно предновогодняя сказочная погода. Захотелось пройтись, прогуляться, – вздохнула Маруся, – а то все бежим и бежим.

На улице и вправду было сказочно красиво – недавно выпавший снег покрыл голые черные ветки деревьев, аккуратными пушистыми шапками искрился на фонарях и крышах домов, было не по-декабрьски тепло, и Маруся совсем не мерзла без шапки.

– Красиво, – задумчиво согласился доцент. – Раньше я зиму любил, а теперь… Теперь боюсь. Полюбил, знаете ли, твердую почву.

Они медленно пошли к метро. У входа Маруся вдруг выпалила:

– А можно я вас провожу?

От удивления Р. остановился и пристально посмотрел на странную девушку.

– Выбросьте из головы ваши глупости! – резко ответил он и толкнул тяжелую дверь в метро. – И вообще, – его лицо исказилось гримасой боли и злости, – перестаньте меня преследовать!

Слава богу, хватило ума не побежать вслед за ним. Слава богу, остановилась.

Прислонившись к холодной и влажной стене, Маруся плакала.

От стыда горело лицо. Дура, дура, какая же она дура! Что она нашла в нем, в жалком и нищем инвалиде? Да он всю зиму ходит в одном свитере и в одних потертых брюках! Тоже мне, герой-любовник! Конечно, парней на факультете не так много, но влюбиться в немолодого инвалида – это уже за гранью! С ней точно что-то не так. Надо спасать себя, иначе… Ничем хорошим это не кончится. Извращенка, вот она кто! То карлик с фарфоровым лицом, то хромой препод. Неужели вокруг нет нормальных парней? Или она просто жалостливая дурочка? Ведь не зря все детство подкармливала бродячих собак и таскала домой выброшенных котят.

Но Григорий Семенович Р. не собака и не котенок. Ей жаль его, она видит и понимает, как непроста его жизнь. К тому же он пережил страшное предательство.

Но и она не монашка и не сестра милосердия.

Однако это, увы, была не последняя их встреча. Маруся оказалась не только жалостливой, но и настойчивой. Провожания тянулись довольно долго, на Новый год Маруся страдала, представляя, как бедный Р. грустит в одиночестве. Тосковала она и все каникулы, даже отказалась поехать с отцом и Асей в пансионат.

А после каникул Григорий Семенович на занятия не явился. В деканате сообщили, что он заболел. И тут Мария Ниточкина проявила поразительную, несвойственную, как всем казалось, настойчивость, вытребовав в кадрах адрес доцента под предлогом «проведать больного и одинокого человека, к тому же прекрасного и всеми любимого преподавателя». В кадрах и деканате удивились, но не возразили – а ведь студентка права. Григорий Семенович человек одинокий, к тому же инвалид второй группы. Навестить его все равно придется, вот только навещать никому не хотелось, у всех дела и заботы. А эта девица-активистка сама вызвалась – ну и отлично! Пусть едет в это Чертаново к черту на рога – ведь не зря его так назвали!

Из кассы взаимопомощи выделили весьма скромные деньги, на которые Маруся купила килограмм абхазских мандаринов – твердых, зеленых и ароматных, – пачку сырковой массы с изюмом, свежий хлеб, полкило любительской колбасы, триста граммов советского сыра и шесть миндальных пирожных, которые сама нежно любила.

От метро полчаса тащилась на автобусе. И вот типовая девятиэтажка – серая, мрачная, с заваленными барахлом балконами, с темным, дурно пахнущим подъездом и нерабочим лифтом, на седьмой этаж пришлось подниматься пешком.

Дверь в квартиру была самой простой, сто лет назад обитой черным дерматином, из которого торчали куски желтой ваты.

Переведя дух и досчитав до двадцати, чтобы усмирить дыхание, Маруся нажала на полустертый звонок. Раздалась оглушающая истеричная трель, дверь распахнулась, и на пороге показалась немолодая растрепанная тетка в нечистом фартуке и стоптанных тапках. На лестничную клетку вырвались запахи жареного лука, тушеной капусты и, кажется, пива.

– Кого тебе? – хмуро спросила тетка.

Маруся пробормотала имя-отчество Р. и добавила, что она от общественности Института иностранных языков имени Мориса Тореза с целью проведать больного.

– Разувайся, – строго сказала тетка, – пальто вешай здесь!

Маруся послушно сняла пальто и сапоги.

Пол был грязным, затоптанным, сто лет не мытым.