Дом в Мансуровском

«Фу, как противно, – подумала Маруся, – приду домой и колготы выкину».

– Пожрать принесла? – Тетка кивнула на сумки. – Молодец! Я, конечно, подкармливаю, человек-то один, да к тому же инвалид. Но он у нас гордый, что ты! Не берет ничего! Говорит, Настя, если вам не сложно, купите мне молока и хлеба, мне достаточно. Достаточно, ага! – осклабилась тетка. – Совсем тощий стал, прям Кощей! А я что, нанялась? Свои сумки пру, так еще и его? Жене его позвонила, – оглянувшись, зашептала соседка, – ну, сука! Меня, говорит, это не интересует! Видала? Вот они, бабы!

Выслушав, Маруся стала пробираться к двери.

– Иди, иди! – милостиво разрешила соседка. – Обрадуется он. Хоть на работе о нем вспомнили.

Маруся постучалась, но ей не ответили. Соседка, наблюдавшая за происходящим, решительно распахнула дверь.

Григорий Семенович спал. Спал как беззащитный ребенок, приоткрыв рот и раскинув руки. В маленькой комнате было невообразимо душно.

Маруся вошла, огляделась, присела на краешек стула. И так, оказывается, живут умные, образованные, интеллигентные и прекрасные люди. Смотреть на все это невыносимо.

Странное дело, но Р. не сопротивлялся ее хлопотам. Было видно, что он устал от одиночества, от опеки добродушной, но навязчивой пьющей соседки, от болезни, от своей беспомощности. И еще он был очень голоден.

С какой жадностью он пил крепкий, свежий, заваренный Марусей чай, с каким пылом накинулся на сыр и сырковую массу! Как проглатывал куски колбасы, хватал и ломал хлеб, и снова просил чаю.

Маруся подрезала сыр и колбасу, подливала чай, стараясь скрыть чувства и спрятать взгляд. И еще она очень старалась не плакать.

Наконец он наелся и рухнул на спину, на свалявшуюся кривую подушку со старой, ветхой, грязной наволочкой.

– Давайте я поменяю белье, – пряча глаза, сказала Маруся.

– Бросьте! Смысл? Пойти в душ сил нет, да и самого душа нет. Вернее, есть, но не работает. Поправлюсь и доползу до бани, здесь недалеко. Спасибо вам, Мария. Большое спасибо. Но мне так неловко! – Он отвернулся к стене. – Беспомощность – страшное дело, – не оборачиваясь, глухо сказал он. – Знаете, – он помолчал, раздумывая, стоит ли продолжать, и все же продолжил: – Ничего нет хуже беспомощности. Валяешься, простите, как кусок дерьма… И думаешь об одном – зачем? Зачем все это? Вся эта имитация жизни.

Он замолчал. Молчала и растерянная Маруся.

– Сына видеть мне не дают. У него, видите ли, новый папа! Зачем травмировать ребенка? Комната эта… Ну вы и сами все видите, крысиная нора. И по соседству крысы. Работа – да, это как-то поддерживает. В выходные совсем тоска. Магазин, книги, все. У меня даже нет телевизора. Да и зачем мне телевизор… Знаете, Мария, – он даже как будто оживился, – раньше я жил почти в центре, рядом с Фрунзенской набережной. До работы пешком – счастье. Шел себе по хорошо освещенной улице, глазел на знакомые с детства дома, разглядывал прохожих. Все было интересно, потому что это была жизнь. А сейчас одна мысль – добраться бы до дома, доползти до своей норы. Метро, автобус, час пик. Думаешь об одном – не упасть. Народ у нас, знаете ли… Подумают – пьяный и пройдут мимо. Нет, есть и хорошие люди. Есть, безусловно. Но попадется ли этот хороший и сердобольный человек именно мне? А то так и замерзнешь в осенней луже… Ввалишься к себе, в этот крысятник, рухнешь на кровать и улыбнешься – вот оно, счастье! Добрался! Вот так, Мария, вот так. – Он приподнялся на локте и посмотрел на Марусю: – Идите домой, прошу вас! Идите! Это перебор для вашей нежной души. И повторю – забудьте! Прекратите жалеть инвалида! Влюбитесь наконец и выбросьте меня из головы! Вы замечательная, прекрасная девушка! Но, Мария, все это… – он пощелкал пальцами, – как-то не стыкуется. Ей-богу, не стыкуется. Вы и я. Ну не смешно?

– А ваши родители? – спросила она. – Братья, сестры, родня? Неужели никого нет?

– Родители умерли, братьев и сестер нет, есть какая-то тетка в Вышнем Волочке, у нее дочь. Вроде есть двоюродный брат где-то в Туле. И что? Вы думаете, я могу позволить себе свалиться им на голову? Ничего себе подарочек, а? Да я их толком и не знаю, не переписываюсь, не перезваниваюсь. Да и при чем тут они! Все, идите! Умоляю вас, идите домой!

Маруся вышла на улицу и разревелась. Ревела так громко, так сильно, что редкие прохожие испуганно оглядывались. Но никто не подошел и не спросил, что с ней, не предложил помощь. Все правильно он говорил – никто не протянет руку. У всех своя жизнь, у всех куча проблем.

Сев в подошедший автобус, Маруся прижалась лбом к холодному мокрому стеклу. Неужели нет выхода? Неужели все так и будет? Господи, какое несчастье, какая беда. Но нет, так нельзя. Наверняка есть выход, наверняка она что-то придумает! На дворе двадцатый век, люди пережили войну и разруху и ничего, выбрались! В конце концов, есть специальные учреждения для таких, как он, дома инвалидов или больницы, надо узнать, спросить у знакомых! В конце концов, можно найти его родных, а вдруг они хорошие люди? Есть деканат и общественность, есть сердобольные женщины. Они что-то придумают. А если нет?