Дом Весталок

Панург и его напарник сновали туда-сюда по подмосткам, к вящему восторгу зрителей. Эко подпрыгнул на скамье и захлопал в ладоши. А ростовщик и его телохранитель сидели, скрестив руки на груди.

— Сейчас меня за что ты выгнал из дому?
— Тебе, что ль, колотовке, отдавать отчет?
Ступай от двери! Прочь отсюда! Гляньте, как
Ступает! А ты знаешь, до чего дойдет?
Возьму сейчас веревку или палку я
И ею удлиню твой черепаший шаг!
— На виселицу лучше б дали боги мне
Попасть, чем так вот у тебя на службе быть.
— Вишь, про себя бормочет что-то, подлая!
Постой ты, тварь! Глаза, ей-богу, выдеру!

Рабыня исчезла, скряга вернулся домой пересчитать деньги. А на подмостках появились Мегадор и его сестра Эвномия. Судя по голосу, Эвномию играл тот же актёр, что и рабыню — вероятно, он специализировался на женских ролях. Мой приятель Статилий играл роль Мегадора вполне на уровне — но явно не мог тягаться с Росцием, и даже с Панургом. Как он ни старался, его реплики вызывали только вежливые смешки, а не громовой хохот.

— Тебя позвала я сюда по секрету -

О деле семейном твоем перемолвить.

— Лучшая из женщин, дай мне руку.

— Кто? Где лучшая?

— Ты.

— Я?

— Нет — так нет.

— Но правду говорить же следует.

Не найдешь нигде ты лучшей, хуже, брат, одна другой.

— Я с тобой согласен в этом, возражать не думаю.

— Выслушай меня, прошу я.

— Слушаю. К твоим услугам.

— Я тебе пришла совет дать,

Для тебя же дело важно.

— На тебя оно похоже.

— Хорошо, чтоб так случилось.

— В чем же дело, сестра?

— Благо вечное, брат,

Для тебя пусть наступит в потомстве.

— Да свершится!

— Хочу, чтобы взял ты жену.

— Ой, убила!

— Но чем?

— Выбиваешь мне мозг

Ты, сестра: не слова это, камни…

— Но послушай, последуй совету сестры.

Подобные сцены обычно приводят толпу в восторг, но сейчас она только хихикала. Я принялся разглядывать наряд Статилия из дорогой голубой шерстяной ткани, расшитой жёлтым, и его маску с карикатурно большими бровями. Да, что и говорить, это дурной признак — когда наряд комика вызывает больший интерес, чем его игра. Бедный Статилий сумел попасть в самую знаменитую римскую труппу, но и в ней он смотрелся не слишком ярко. Ничего удивительного, что взыскательный Росций так жестоко тиранил его.

Даже Эко стал проявлять беспокойство. Рядом с ним Флавий склонился к уху телохранителя и шептал что-то — вероятно, касательно талантов актёра, который должен ему крупную сумму.

Но вот сестра вышла — зато вернулся скряга Эвклион, чтобы поговорить с соседом. Теперь, когда Статилий и его соперник стояли рядом на подмостках, несопоставимость их талантов просто бросалась в глаза. Панург-Эвклион совершенно затмевал моего приятеля, и не только потому, что его роль была более выигрышной.

— Породниться с честными — вот дело наилучшее.

Слушай-ка, прими мое ты это предложение,

За меня ее просватай.

— Но ведь нет приданого!

— Пусть! Будь добрый нрав, довольно этого приданого.

— Я к тому, чтоб ты не думал, что я клад нашел какой.

— Знаю, не учи. Согласен?

— Пусть. Юпитер! Смерть моя!

— Что с тобою?

— Что? Как будто лязг железа, вот сейчас.

— У себя велел копать я сад…

Я сочувствовал Статилию. Впрочем, если свою роль он играл без блеска, то и явных оплошностей не допускал. Труппа Росция славилась не только яркими костюмами и выразительными масками, но и постановкой движений актёров. Статилий и Панург не стояли столбом, как часто делают другие римские актёры, а буквально вились друг вокруг друга в комическом танце — голубое и жёлтое так и мелькало в глазах.

Эко потянул меня за руку. Сжимая моё плечо, он указывал на своих соседей по скамье. Флавий что-то шептал громиле на ухо, а тот с озадаченным видом морщил лоб. Затем он поднялся и тяжело зашагал к проходу. Эко подобрал ноги, а я не успел. Великан наступил мне на ногу — я придавлено застонал. Другие зрители стали повторять этот звук, думая, что я передразниваю актёров. А громила даже не подумал извиниться.

Эко снова дёргал меня за руку.

— Что поделаешь, Эко, — заметил я. — Это театр, здесь такая грубость в порядке вещей.

Он закатил глаза и скрестил руки на груди. Этот жест означал: «Ах, если бы я мог говорить!».

А на подмостках соседи уже обсудили матримониальные планы Мегадора относительно дочери Эвклиона, теперь они под звуки труб и тарелок уходили в скену. Акт закончился.

Трубы заиграли новую мелодию. На подмостках появились два новых персонажа — повара, вызванные для подготовки свадебного пира. Римский зритель обожает шутки на тему еды и обжорства — чем грубее, тем лучше. Я морщился от плоских шуток, а Эко громко хохотал.

И тут я похолодел: сквозь смех зрителей я расслышал крик.

Это кричала не женщина — мужчина. Это был крик не страха — боли.