Дом Весталок

Я глянул на Эко, он на меня. Да, он тоже слышал крик. Толпа, казалось, ничего не заметила, но актёры на подмостках должны были это слышать. Они прервали свою игру и неловко, наступая друг другу на ноги, бросились к двери. А зрители только ещё громче смеялись над их неуклюжестью.

Повара добежали до двери и скрылись за ней.

Подмостки опустели. Пауза затягивалась всё больше и больше. Из скены доносились странные звуки: тяжёлые вздохи, стук, громкий крик. В толпе послышался ропот, люди беспокойно заёрзали на скамьях.

Наконец левая дверь отворилась и вышел актёр в маске Эвклиона. На нём, как и прежде, было ярко-жёлтое одеяние — но уже другое.

— Горе! — воскликнул он. Меня пробрала дрожь.

— Хотел я подбодрить себя, свой дух поднять

Сегодня к свадьбе дочери, отправился

На рынок: рыбы спрашиваю — дорого.

Баранина, говядина, телятина,

Тунец, свинина, — что ни взять, все дорого…

Да, это был скупердяй Эвклион, но играл его не Панург — теперь за маской скрывался сам Росций. Зрители, казалось, не замечали подмены, или, во всяком случае, не возражали против неё. Они почти сразу начали хохотать над Эвклионом и его невообразимой жадностью.

Росций играл безупречно, как и подобает опытному комику, далеко не в первый раз исполняющему эту роль, но мне показалось, что я уловил в его голосе скрываемую дрожь. Когда я мог видеть его глаза в прорезях маски, никаких признаков косоглазия заметно не было. Глаза Росция были широко раскрыты, в них виднелась тревога. Действительно ли актёр был чем-то напуган — или это Эвклион до смерти боялся, что повара обнаружат его сокровище?

— Горе, я пропал! — воскликнул он.

Ей-ей, горшок мой ищут! Тащат золото!
Спаси меня! На помощь, Аполлон! Срази
Стрелою вора моего сокровища:
Ты раньше помогал иным в таких делах.
Но что ж я медлю? В дом скорей, не то погиб.

Он, чуть не наступив на полу своего одеяния, выбежал за дверь. Там уже раздавался звук бьющихся горшков.

Центральная дверь оставалась открытой. Оттуда выбежал один из поваров с паническим криком: «На помощь!».

Это был голос Статилия! Я приготовился вскочить, но это было лишь частью его роли.

— Граждане, свои, чужие! И соседи и пришельцы! — кричал он, поправляя сбившуюся маску. Он спрыгнул с подмостков и оказался среди зрителей.

— Дайте место, где бежать мне! Улицы освободите!
В первый раз попал к вакханкам поваром для вакханалий!
Мальчики и сам я, бедный, сильно палками избиты!
Всюду боль, совсем конец мой! Так по мне старик работал!

Он сновал по проходу, пока не оказался рядом со мной. Наклонившись ко мне, Статилий прошипел сквозь зубы:

— Гордиан! Скорее за кулисы!

Я поднялся с места. Из-под маски на меня смотрели встревоженные глаза Статилия.

— За кулисы! — шипел он. — Кинжал в крови, убийство! Панург!

Через лабиринт всевозможных завес, навесов и платформ я глухо слушал звуки труб и голоса актёров, сопровождаемые хохотом публики. А здесь, за кулисами, лихорадочно суетилась труппа Квинта Росция: актёры меняли наряды, поправляли друг другу маски, бормотали текст себе под нос, подталкивали или подбадривали друг друга — словом, вели себя так, словно рядом с ним не лежало мёртвое тело.

Это тело ещё совсем недавно было рабом Панургом. Оно лежало вверх лицом в небольшой нише в переулке за храмом Юпитера — это была общественная уборная, одна из многих, располагавшихся в укромных уголках вокруг Форума. Наклонный пол меж двумя стенами заканчивался отверстием, ведшим в глубины Большой Клоаки. Вероятно, Панург пришёл сюда справить нужду в промежутке между выходами. Теперь он лежал здесь мёртвый, с ножом в груди. Над его сердцем кровь пропитала ярко-жёлтую ткань, образовав большой красный круг. Тонкая струйка крови бежала по плиткам, стекая в отверстие в полу.

Панург был старше, чем я думал — почти ровесник Росция, с проседью в волосах и морщинами на лбу. Рот и глаза раба были широко открыты, будто в удивлении. Зелёные глаза мертвеца походили на неогранённые изумруды.

Эко пристально поглядел на тело, и снова потянулся к моей руке. Рядом топтался Статилий. На нём снова был голубой наряд, в руках он держал маску Мегадора. Его лицо было пепельно-серым.

— Бред, — прошептал он. — Кровавый бред…

— Разве представление не остановлено?