Дом Весталок

— Херея? Я поговорил и с ним. Он говорит, что появился уже после конца представления, но, похоже, труп в переулке его не очень-то удивил. Слишком уж у него невозмутимый вид. И первоначальным владельцем Панурга был он. Росций, развивая таланты раба, стал его совладельцем, но мне кажется, такое положение дел не слишком нравилось Херее. Неужели он решил, что мёртвый Панург принесёт ему больше выгоды, чем живой? Херея винит в случившемся Росция, и намерен стребовать с него половину стоимости серебром. В римском суде, да если еще найти знающего адвоката, шансы Хереи выглядят предпочтительнее.

В раздражении я встал и прислонился к дереву.

— Жаль, что мы не смогли больше найти в труппе никого, у кого был бы и повод, и возможность для убийства. Все остальные не испытывали злобы к Панургу, да и своё местонахождение в момент крика объяснить могли. Конечно, убийца — вовсе не обязательно член труппы. Панурга закололи в уборной, а туда кто угодно мог войти из переулка за храмом. Но Росций говорит — а другие это подтверждают — что у Панурга не было никаких отношений ни с кем за пределами труппы: он не играл, не ходил в лупанарии, не занимал ни у кого денег, чужими жёнами тоже не интересовался. Все сходятся в том, что он был целиком сосредоточен на своём ремесле. Ну а если бы Панург кого-то оскорбил — этот человек, конечно, предъявил бы претензии не ему, а Росцию, который был владельцем раба и отвечал за любые его проступки.

Я тяжело вздохнул.

— Орудие убийства — обычный кинжал, без каких-то особых примет. Рядом с телом никаких следов не было. Ни у кого на одежде нет следов крови. Свидетелей тоже нет, во всяком случае, таких, о которых мы бы знали. Увы!

Воображаемый водопад серебра превратился в тонкую струйку. Не было ни одной улики, чтобы предъявить её Росцию и выжать у него хоть какую-то плату за мои сегодняшние труды. Хуже того — я чувствовал, как на меня осуждающе смотрит тень Панурга. Я поклялся найти его убийцу, но теперь эта клятва казалась мне чересчур опрометчивой.

Вечером я ужинал в запущенном саду посреди моего дома, при тусклом свете ламп. Между колоннами перистиля мелькала мошкара. От подножия холма, с Субуры, изредка доносился разгульный шум.

— Бетесда, кушанье было превосходным, — сказал я, расслабленно вытягиваясь на ложе. «Может, и мне стоило бы стать актёром?» — подумал я.

Но Бетесду не одурачишь. Она взглянула на меня из-под длинных ресниц, улыбнулась одной стороной рта, запустила пальцы в свои блестящие чёрные волосы и грациозно пожала плечами. А потом принялась убирать со стола.

Когда она шла на кухню, я любовался, как покачиваются её бёдра под зелёной тканью платья. Бетесду я когда-то купил на рынке в Александрии, и вовсе не ради её кулинарных талантов. Со временем она так и не научилась хорошо готовить, но во многих других областях была верхом совершенства. Я задержал взгляд на её пышных чёрных волосах, ниспадавших до талии. Мне представилась запутавшийся в них серебристый мотылёк, напоминающий звёзды на ночном небе. Пока в нашей жизни не появился Эко, мы с Бетесдой проводили каждую ночь вместе, только я и она, одни в этом саду…

Из задумчивости меня вывела рука, дёргавшая полу моей туники.

— Да, Эко? Что случилось?

Эко, на своём ложе рядом с моим, сжал кулаки и развёл их вверх и вниз, будто разворачивая свиток.

— Ах, да, наши занятия. Ведь сегодня у нас не было времени для них. Но у меня устали глаза, Эко, да, наверное, и у тебя тоже. И голова у меня сейчас забита другим…

Он уставил на меня огорчённый взгляд, пока я не смягчился.

— Ну хорошо. Принеси-ка поближе вон ту лампу. Что ты хотел бы сегодня почитать?

Мальчик, ткнув себя в грудь, покачал головой, а затем указал на меня. После этого он приставил ладони позади ушей и закрыл глаза. Он предпочитал (как и я, только втайне), когда я читал, а он мог просто слушать. Тем летом, днём и ночью, мы часто вдвоём проводили в саду долгие часы. Я читал историю Ганнибала в изложении Пизона, а Эко сидел у меня в ногах и пытался увидеть слонов в очертаниях облаков. Я читал рассказ о сабинянках — а он, лёжа на спине, вглядывался в луну. А в последнее время я читал ему старый, потрёпанный свиток Платона, подаренный Цицероном. Эко понимал греческую речь, хотя читать на этом языке не умел. Он внимательно прислушивался к диалогам философов, но время от времени в его больших карих глазах мелькало сожаление, что сам он никогда не сможет участвовать в таких беседах.

— Тогда давай я почитаю тебе Платона. Говорят, философия после еды способствует пищеварению.

Эко кивнул и побежал за свитком. Через мгновение он выскользнул из стоявшего в перистиле мрака с книгой в руках. И вдруг мальчик застыл, как вкопанный, со странным выражением на лице.

— Эко, что с тобой?

Уж не заболел ли он, подумал я. Впрочем, рыбные клёцки и репа с тмином в исполнении Бетесды были пусть и не слишком впечатляющи, но вряд ли ими можно было отравиться. Он глядел в пространство прямо перед собой, и, казалось, не слышал меня.

— Тебе дурно?