Дом Весталок

Напряжение между Антонией и Титом не собиралось ослабевать за обедом. Пока мы с Луцием беседовали о сборе меда, а Эко красноречиво взмахивал руками (особенно ярким было его воспоминание о полете мотыльков), Антония и Тит ели в каменном молчании. Они рано удалились в свою спальню. В ту ночь не было никаких звуков примирения. Тит то лаял, то скулил, как собака. Антония пару раз вскрикнула и заплакала.

Эко спал, несмотря на шум, а я ворочался, пока, наконец, не решился прогуляться. Луна освещала мне путь, когда я вышел из виллы, обогнул конюшню и прошел мимо помещений для рабов. Свернув за угол, я увидел две фигуры, сидевшие близко друг к другу на скамейке у портика, ведущего на кухню. Хотя ее волосы не были собраны в пучок, а распущены на ночь, луна освещала ее лицо достаточно хорошо, чтобы я узнал Давию. По его медвежьей форме я узнал мужчину, который сидел, обняв ее одной рукой и поглаживая ее лицо: Урсус. Они были так увлечены друг другом, что не заметили меня. Я повернулся и пошел обратно тем же путем, которым пришел, гадая, знает ли Луций, что его повариха и пчеловод были любовниками.

Какой контраст составляли их безмолвные молитвы с парой в комнате рядом со мной. Когда я вернулся в свою постель, мне пришлось накрыть голову подушкой, чтобы приглушить звуки спора Тита и Антонии.

Утро, казалось, принесло новый день. Пока Луций, Эко и я завтракали хлебом и медом в маленьком саду перед кабинетом Луция, со стороны ручья подошла Антония с корзиной цветов.

— Антония! — сказал Луций. — А я думал, что вы все еще в постели.

— Вовсе нет, — сказала она, сияя. — Я встал до рассвета и по прихоти спустился к ручью, чтобы нарвать цветов. Разве они не прекрасны? Я попрошу одну из моих рабынь сплести из них гирлянду, которую я надену сегодня за ужином.

— Ваша красота не нуждается в украшениях, — сказал Луций. Действительно, в то утро Антония выглядела особенно сияющей. — А где… ммм, смею ли я назвать его так — ваш пчелиный король?

Антония рассмеялась.

— Я думаю, что все еще спит. Но сейчас я пойду и разбужу его. Этот день слишком прекрасен, чтобы его проспать! Я подумал, что мы с Титом могли бы взять корзину с едой и немного вина и позавтракать у ручья. Только мы вдвоем… — Она подняла брови.

Луций понял.

— Ах да, ну, у нас с Гордианом есть чем заняться здесь, на вилле. И Эко… я полагаю, запланировал, как всегда, исследовать здешние холмы, не так ли?

Эко, не совсем поняв, тем не менее кивнул.

— Ну, тогда похоже, мы передаем весь ручей в полное ваше распоряжение, — сказал Луций.

Антония просияла. — Луций, ты такой милый. Она остановилась, чтобы поцеловать его покрасневшую макушку.

Чуть позже, когда мы заканчивали наш неторопливый завтрак, мы увидели пару, идущую к ручью, даже без раба, который нес бы их корзину и одеяло. Они держались за руки, смеялись и души не чаяли друг в друге так радушно, что Эко стало даже тошно, наблюдать за ними.

По какой-то причине резкое журчание ручья могло иногда доноситься и до самого дома. Итак, некоторое время спустя, стоя рядом с Луцием перед виллой, когда он обсуждал дневную работу со своим распорядителем, мне показалось, что я услышал крик, а затем глухой треск с той стороны. Луций и бригадир, разговаривая друг с другом, казалось, не заметили этого, но Эко, околачивающийся неподалеку от старого винного пресса, навострил уши. Эко был немым, но его слух очень острый.

Крик издал Тит. Мы оба слишком часто слышали его крикливый голос за последние несколько дней, чтобы не узнать его.

Супруги видимо еще не помирились, — подумал я. — Хотя они снова были вдвоем…

Затем, чуть позже, закричала Антония. И мы все это услышали. Это был не тот знакомый нам крик Антонии в ярости. Это был крик паники.

Затем, она снова закричала.

Мы побежали к ручью: Эко впереди, Луций, пыхтя и отдуваясь, старался быстро идти сзади.

— Клянусь Гераклом, — закричал он, — он, должно быть, ее убивает! Возможно, она умирает…

Но Антония не умирала. Умирал Тит.

Он лежал на спине на одеяле, его короткая туника съехала набок и задралась вокруг бедер. Он уставился на листву над головой, его зрачки сильно расширились. — Голова… голова… кружится… — выдохнул он. Он закашлялся, захрипел, схватился за горло и наклонился вперед. Его руки потянулись к животу, судорожно его хватая. Его лицо было мертвенно-голубого цвета.

— Что за аид здесь творится? — воскликнул Луций. — Что с ним случилось, Антония? Гордиан, что мы можем сделать?

— Не могу дышать! — сказал Титу, беззвучно произнося слова. — Конец… конец мне… о, как мне больно! — Он схватился за набедренную повязку. — Будьте прокляты боги!

Он потянул тунику, словно она сдавила ему грудь. Хозяин дал мне свой нож. Я разрезал тунику и разорвал ее, оставив Тита голым, если не считать набедренной повязки на бедрах; это не помогло, разве что показало нам, что все его тело посинело. Я перевернул его на бок и потянулся к его рту, подумав, что он, возможно, задыхается, но это тоже не помогло.