Дома моей души

Дело в том, что я была не только заядлая киношница, но и не менее заядлая радистка. От слова «радио». Все зимние утра я крутилась около радиоприемника, ожидая знакомый голос:

– Здравствуй, дружок, я расскажу тебе сказочку!– голос Оле-Лукойле был заворажи-вающий и добрый. Он был волшебник и сказки его были волшебные. Вот опять зигзаги памяти, многие радиопостановки я помню до сих пор. Голос Оле-Лукойе помню, а бабушкин нет.

Одна их этих сказочек была про девочку, которую бабушка послала в огород за репкой.

Девочка прошла грядки с луком, прошла грядки с морковью. Вот и репка. Только она склонилась над самой большой. Как вдруг услышала:

– Пых, ты не трогай Пыха, будет тебе лихо! Пых!

Я помню все перипетии этой сказки до сих пор, хотя не помню названия. Я помню, как Оле-Лукойе произносил это, пых. Я верила каждому его слову. Я боялась вместе с этой сказочной девочкой и бежала вместе с ней к её бабушке. Только вот, что это оказался ёжик, который сидел и пыхтел внутри репки, я не поверила. Просто добрый Оле превратил злого волшебника в ёжика. Уж ел бы репку, но не пугал других.

Так вот, как только я попала в первый день приезда в бабушкин огород, я поняла, что волшебник Оле всё знал. Это про бабушкин огород он говорил:

– Прошла грядки с луком, грядки с морковью. Вот и репка!

Это её, моей бабушки огород волшебный. Я вытащила бабку в огород, я хотела убедиться в своих догадках. Всё было именно так, как по радио. И я потащила бабушку искать Пыха. Замороченная бабка, ровно ничего не понимающая, облазила все репки на грядках. Я боялась и визжала от страха всякий раз, как моя бабка раздвигала мощные листья репок. Но Пыха мы не нашли.

– Спрятался, – сказала бабушка.

Каждое утро я бежала в огород и подолгу затаивалась около грядок с репкой. Вдруг Пых меня не заметит и начнет просто так пыхать. Сердце моё заходилось от страха и … любопытства. Не может быть, чтобы в таком огороде и Пыха не было. И однажды я услышала его и с воплем побежала к бабушке. Но, когда мы вернулись, Пых убежал.

Так все лето я обследовала огород, помогая иногда бабушке полоть всё, кроме репки. Боязно!

Сколько интересного я увидела на этом огороде! Бабочки, стрекозы! Я гонялась за ними с воинственными визгами. Я изучала цветы, заглядывая в самую глубь их мохнатой серединки. Частенько я ложилась на землю и разглядывала облака, что там, за ними?

Но иногда, какие-то ошалевшие от солнца букашки летели прямо на меня, пытаясь, наверное, присесть на мне, как на цветке. Моя психика не выдерживала этого. Подсознание живо вызывало во мне память о том ужасе, который я пережила, когда бык летел за мной. Я инстинктивно начинала махать руками, чтобы отогнать любознательных букашек. В отличие от многих детей, я никогда не любила и не исследовала живую природу. Я с любопытством наблюдала всяческую живность в руках других детей, испытывая при этом чувство некоторой радости, что я не соприкасаюсь с ними. Сколько потом ни пытались положить мне на руку какую-нибудь стрекозу, которой я только что любовалась, я с ужасом отдергивала руку и мертвела от страха. И родители не стали меня приучать к такому общению. Бог миловал меня и от каверз моих сверстников.

Я не помню, чтобы кто-то мне досадил, пытаясь посмеяться над моими страхами.

Уже в конце лета, в августе, когда сибирское небо становится совсем высоким и пронзительно- прозрачным, со мной произошел случай всё на том же огороде.

Уже вечерело. Я в который раз стояла около репки в своих надеждах. Огород был огорожен длинными жердями. Пакостников, от которых сейчас ставят частоколы тогда не было. И вдруг, что-то привлекло меня на заборе нашего огорода. Что-то непонятное, необычное. Я помчалась поближе, рассмотреть.

Оказавшись близко, я затормозила и уставилась на это зрелище, как под гипнозом. Я стояла, не шевелясь, пялясь во все глаза. Это было нечто, похожее на человека, только одетого не как мы. Он был весь в белом, мохнатом облаке и казался мягким, как плюшевый медвежонок. Только он был большим, и человеком, и стоял на жердине нашего забора, не боясь упасть, не держась ни за что. И он махал мне, зазывая меня к себе. Я это точно знала. Но махал он мне не руками, а … рамой от картины, большой и темно-коричневой. Он держал её двумя руками за короткую сторону, двигая ею так, что рамка вращалась вверх-вниз, завораживая меня, своим равномерным движением. Я стояла как вкопанная и пыталась понять, как он такой большой, и не падает, и стоит легко, не боясь упасть. Он звал меня беззвучно, но я знала, что звал. Я его совсем не боялась, но шевельнуться не могла. Когда я пришла в себя, то без оглядки бросилась домой. Мамы не было, я рассказала бабушке, потащила её в огород. Вот здесь было … это, с рамкой, как облако. Бабка лишь вздохнула:

– Ну и фантазёрка, ты, Верка!

Но я почему-то до сих пор искренне верю в эту свою «фантазию».