Дома моей души

По улицам гонят стадо коров. Они идут степенно и важно, и мне понравилось идти за стадом. Интересно, как они хвостами крутят. А сиски по земле почти волокутся. Тётки и дядьки встречают своих любимиц и угощают их хлебцем. Я еще больше захотела есть и побежала. И вдруг сзади. Я оглянулась, бык, совсем близко и глаза его не добрые. Он заревел, я испугалась и … помчалась вдоль улицы.

Как я сейчас понимаю, это и была коррида, где я выступила в роли тореадора, не ведая об этом, не зная, что это такое. Бык среагировал на мой сарафан и погнался за мной во всю прыть.

Как я не упала ему под копыта и рога? Как я бежала от быка? Это первое мое знакомство с ужасом. И этот свой марафон я хорошо помню. А дальше провал. И развитие событий я уже знаю со слов матери.

Глаза быка налились кровью, я орала на всю улицу благим матом. Все шарахались от быка, не рискуя его остановить. И быть бы трагичному концу, если бы не один мужик, который выхватил меня почти из-под рогов.

Меня несли домой, я продолжала орать и дергаться. Мужик прижимал меня к себе, я билась в конвульсиях. Дома бабушки все еще не было. Меня положили в кровать и разошлись по делам. Я лежала в темноте, сил орать не было, я всхлипывала и хотела пить, но боялась шевелиться. Бык стоял перед моими глазами и, шевельнись я, он бы меня растерзал. Дальше опять провал. Я очнулась на руках у мамы.

И опять рассказ мамы, которую мы любили слушать под стрёкот её ручной машинки долгими зимними вечерами, пока папа еще не пришёл с работы. Однако, это она рассказала под моим натиском, когда я уже стала оформляться в девицу и обратила внимание на свою внешность.

Так вот. На следующее утро пароход раненько пришвартовался в Томске и родители с полной сумкой сластей своему чаду и маманьке из пароходского буфета сели тут же на соседней пристани на пригородный катер, идущий первым рейсом.

Дома было темно, дверь настежь. Я лежала не раздетая на кровати и выла во сне. Меня взяли на руки и чуть не уронили от страха. Меня били конвульсии, всё лицо было перекошено и непроизвольно дергалось. Мать прижимала меня к себе, пытаясь меня разбудить. Наконец, я открыла глаза. Вместо синих глаз на них смотрело два чужих, один карий, другой зеленый. Скрипнула дверь. Моя проспавшаяся на рабочем диванчике бабка, примчалась, не чуя под собой ног. Меня тут же повезли к врачам в город. Я не могла говорить. Лицо стало асимметричным и дергалось. Мать списалась с парохода, и начались её мытарства с ежедневными поездками на катере до города и обратно со мной почти на руках. Все врачебные консилиумы не помогли. Увидев отчаяние моей матери, один доктор, рискуя своей карьерой, тихонько сунул ей в руки адрес и сказал, если эта бабка не поможет, то мы бессильны.

Лекарка жила недалеко, всего «каких-то» одиннадцать километров по прямой от нашего посёлка. Завязавшая со спиртным, Татьяна Васильевна не знала, чем угостить дочку, меня и Вовку, «списанному» вместе с матерью. Мать исхудала, пироги застревали у неё в горле. В меня вталкивали еду кусочками, пытаясь попасть в такт с конвульсиями. Только мой братец пил молочко, ел вкуснющие бабушкины пироги и поправлялся.

Вездесущие бабы прознали, что сказали врачи, и утром сердобольный дядька подогнал матери телегу с сенцом.

Знахарка долго смотрела на меня и что-то говорила маме.

Дальше мать рассказывала. Знахарка велела ей, моей мамке, ходить со мной к ней дважды в день на утренней и вечерней росе. Почему-то босиком. Это меня в рассказе мамы удивило. Пришлось моей мамке ходить со мной на руках по холодной росе, прижимая меня к себе и дрожа от озноба и страха. Почти бегом одиннадцать километров туда и … почти еле волоча ноги, без сил, оттуда, рано утром и поздним вечером. Что со мной делала ворожея, мать и сама смутно помнит. Чем-то поила, чем-то брызгала, что-то шептала. Лицо выровнялось, перестало дергаться, я заговорила и даже без заикания, как боялась мать. И, наконец, я засмеялась.

В этот день знахарка сказала. Девка твоя идет на поправку, но тебе надо еще месяц побегать, чтобы выправить цвет глаз. Это глубинный испуг. Она у тебя будет либо полной дурой, либо сильно умной.

Однажды, когда мамка бежала со мной рано утром, её нагнал мужчина и сказал, надо же волк вас пропустил, а на меня зарычал.

–Какой волк, – со страху и озноба слова у матери еле выговаривались.

– Да вон, в том кусту у дороги!

Этим вечером мать свалилась в сильнейшей лихорадке, заработала на холодных сибирских росах сильнейшее воспаление лёгких, а пережитый страх послужил катализатором, и её увезли в больницу.

Второй раз уже с двумя внуками на руках бабка, к счастью, не запила. Благодаря этому, мы с братом выжили. Мать выжила, благодаря её беспокойству о нас, помощи дальних родственников и своей молодости. Отец на стоянках в Томске бежал в больницу к матери и мчался к нам, проводя с нами все время до отплытия последнего катера, на котором он успевал к отходу парохода. Он мчался к катеру, порой впрыгивая на него после того, как убрали трап. К концу навигации мы все потихоньку поправились.