Дома моей души

Пристани там нет, и мы сходим по трапу на песчаный пологий берег. Вовка, совсем уснувший под убаюкивающий треск катерного мотора и плеск волн, хнычет что-то под нос. Мамка тянет его и узел вдоль пустынной улицы. Уличным освещением в те далекие послевоенные годы не сильно грешили.

По счастью, нам светила огромная луна, и мы видели все лужи и камни в них. Я иду самостоятельно. Где-то на половине пути Вовка окончательно просыпается. Сибирские августовские ночи бывают свежи. Мы идем с ним молча, давно покрытые пупырышками от ночной прохлады. Но молчим. Нам понятно, что просить мамку достать наши одежки – лишняя морока в этой ночи. Вот и центр Затона. И наш барак на красивом фундаменте.

Мы почти без сил вваливаемся в свою комнату. Остывшую без нашего тепла. Лапочка светит тускло и не весело.

Окончательно проснувшиеся мы требуем от мамки еды. Не страдающие тщедушностью, наши организмы были всегда готовы потребить энергию. А тратили её мы всегда без остатка.

Мамка идет на колонку за водой, наливает её в умывальник. Достает пучок зеленого лука, который она купила у какой-то бабушки на вокзале. Она моет нам лук и ставит на стол солонку.

Я не понимаю сегодняшних закормленных и балованных детей. То им не сё, и это не это.

Нам хотелось есть, и мы дружно начали изгрызать перья лука, макая их в соль. Нам нравилось, что лук доблестно не сминался, а уходил в наши чрева почти стоя.

Где-то на 5-6 пере мы почувствовали жжение в горле и дикую оскому от лука. Мы враз заныли, что хотим хлеба.

Как мать ни уговаривала нас лечь спать и подождать до утра, мы требовали, как сейчас бы сказали, «продолжения банкета».

– Заесть! – вопили мы.

Скорее всего, было уже около трёх часов ночи.

Мать вышла из комнаты и вскоре принесла нам полбуханки хлеба. Мы пили сладкий чай с луком, и заедали всё это хлебом. По мере нашего насыщения, наши глаза соловели, и мы начали клевать носом.

Не знаю, почему. Но иногда, когда меня заедает грусть, я наливаю себе крепкий сладкий чай. Беру кусок черного хлеба, чищу луковицу. И нет слаще лакомства! Я оказываюсь снова там, в комнате нашего барака, рядом с моей мощной защитой – мамкой, помогающей в такие минуты разрешить все мои проблемы. Я увлечена разговором с ней и с моим братом. Я снова телепортировалась туда, в детство. Я ем с прежним, с тем аппетитом.

Когда мои близкие застают меня поздно вечером за такой трапезой, уплетающей от всей души эти яства, то я слышу:

– Ты чего, с голодного мыса прибежала?

А также:

– Неужели так вкусно?

Иногда мой пример настолько заражает их, что они наливают себе чай, но не пытаются повторить заказ на мой ассортимент.

И, наверное, это хорошо! У них свои, другие воспоминания. Ведь я уплетаю любимое яство своей Души. У них – свои любимые яства.

А тогда. Мы валимся в глубокий, царский сон.

Во сне я снова вижу папкин пароход. Его корма еще почти рядом с дебаркадером. А нос уже далеко впереди. Моё пароходное детство отплывает навсегда.

Глава 14

Мамкино платье

Утром мы идем записываться в школу.

Радость переполняет нас с Вовкой. Его маленькое, доброе сердце бьется в унисон с моим, он забегает вперед меня:

–Верка! Я тоже буду с тобой учиться!

Мой дорогой маленький «Хви-и-ле-и-пеок », не повезет тебе с учителями. Но мы с тобой еще не знаем этого.

Школа старинная, двухэтажная, из потемневших брёвен. С огромными, таинственными окнами. Она, как и клуб, стоит на берегу, но не реки, а затона. Слева клуб, справа караванка. Около неё зимой стоят на приколе пароходы.

Высокое, представительное крыльцо и резные перила ведут в просторный холл. Я ничего не помню о процессе моей записи в школу.

Я помню много детей, чаще всего с мамками. Строгие учительницы с кружевными воротничками. Приглушенный, благоговейный, но всё же гвалт. И всё.

И уже мы идем с мамой домой. Но я не бегу играть. Мы начинаем собираться в школу. Вовка помогает мне собирать портфель, разыскивая нужные причиндалы, как говорила наша мама.

Все к школе мне давно куплено в городах, где наша стоянка была подольше.

Я любовно рассматриваю карандаши, коробочку с перьями, пару простеньких ручек к ним. Тетрадки, резинку. И прочие надобности. Потом мы с Вовкой рассматриваем мой букварь, там столько всего интересного. Мама суетится за столом. Она прикидывает так и сяк ткань мне на форму, но что-то не получается. Она села за стол и задумалась.

Я помню убранство нашей комнаты в бараке очень хорошо, так нам было так тепло и уютно.

У входа направо печка с большой трубой и маленькой плитой. Посредине стол. У окна комод, где собственно хранилось всё наше добро, тщательно постиранное хозяйственным мылом, отглаженное паровым утюгом, любовно и аккуратно разложенное по ящикам, с учетом предназначения. Ящик с постельным бельем, в нём пара смен из белоснежных простыней и таких же наволочек. Ниже в ящике наше нательное белье, как у нас говорили «ношобное»25, опять же аккуратно разложенное на каждого члена семьи.

Самый нижний ящик- это мамины и, значит, всей нашей семьи, запасы. Здесь отрезы ситчика, кружевные подзоры и прошвы, вывязанные мамой и бабушкой впрок.