Дома моей души

Я забыла многие свои лучшие платья, но это, висящее на гвоздике, мамкино, любовно расправленное на плечиках, платье, я частенько вижу почти наяву. Оно манит меня своей непостижимой красотой. И я вновь вижу нашу мамку, глядящую на свой «парад», и двух ребятишек, перебирающих богатства в новом портфеле.

Глава 15

У дороги чибис …

Я не помню почти ничего из своего первого дня в школе.

Но я очень хорошо помню ощущение счастья во время моего парадного прохода до школы.

Я смутно помню свой класс, своих сотоварищей в первом классе. Но я хорошо помню нашу учительницу, строгую и с большущей золотистой косой. Пушистой и сияющей. Её коса была побогаче мамкиной и бабкиной.

Не помню, что мы делали в классе. Но на переменке мы все дружно поскакали осваивать школьный двор. Уж где мы нашли глубокую, свежевырытую, длинную канаву, осыпающуюся под нашими руками добротной смесью глины и песка. Мы скакали в ней, как оглашенные, пока за нами не пришла наша учительница, и не велела нам строиться во дворе. Я умудрилась еще поскакать и прибежала последней.

Оказывается, школа пригласила фотографа. И сейчас мы все будем фотографироваться. Пока очередь нашего класса еще не дошла, учительница расфасовала нас для приглядности будущей фотографии, и велела всем отряхнуть с себя последствия наших баталий в канаве. Она поправили всем девчонкам косички, а мальчишкам их чубчики, расчесав всем волосы своим красивым гребнем. Когда дошла очередь до меня, выяснилось, что моя красивая синяя лента выскользнула во время баталий. Я к такой мелочи, как прическа, не привыкла. И не заметила пропажи. К нам шёл уже фотограф со своей треногой.

Учительница взяла свой гребень и собрала им мои волосы спереди, а сзади скрепила их «наживульку» одной из своих шпилек. Она поставила меня рядом с собой. И велела не шевелить головой. Так мы и вышли с ней на снимке обе растрепанные, она от падающей мощи её волос, освободившихся от сдерживающего их гребня. И я с её гребнем, оказавшимся мне большим, из-под которого торчали мои вихры, выбившиеся из него в своем стремлении к бегу.

И еще. Я помню мой первородный восторг от получаемых знаний. Я неслась домой всё-всё пересказать, показать. Похвастаться!

Я читала запоем букварь. Причем каждый следующий урок, я готовила от начальной корки до текущего момента. Моя жизнь в школе катилась с открытым ртом от усердия на уроках, с кучей песка в волосах от перемен. И символической лупцовкой меня за очередную потерянную ленту.

Мне нравилась наша школа, наш дом, наша улица и все канавы, которыми почему-то изобиловал в тот год наш Затон. Физзарядка, часть которой наша учительница тратила на чтение или чистописание, нам практически была ни к чему. Мы с радостью писали. Но ничто не могло заставить нашу армаду из нескольких классов послевоенной радости наших родителей устоять от соблазна заняться физкультурой дополнительно, в свободное от школы время. Наши портфели оказались крепкими. Ноги быстрыми. И многочисленные фобии и запреты сегодняшних родителей к счастью нас и наших родителей еще не зародились в нашем государстве и не могли никого пугать. Мы были счастливы своим первородным незнанием никаких страхов. Мы скакали и прыгали как первородное счастье.

Зима пришла суровая и снежная. Морозы стояли за сорок. Иногда нам говорили, чтобы мы завтра не приходить в школу, т.к. мороз очень сильный.

Это было счастье, подаренное нам просто так, даром. Мы дружно собирались почти всей школой, поклассно, вместе с нашими меньшими братьями и сестрами на яру у клуба и катались с него вниз, выезжая на реку и соревнуясь в дальности заезда. Ветер свистел в ушах, обжигающий снег облеплял нас с головы до пяток. Наши шапки, завязанные под подбородкам на обувных шнурках, представляли собой шлемы древнего воинства, и блестели на солнце своим ледяным панцирем. Наши рукавицы трижды мокрые и трижды покрытые льдом из снега, растаявшего от жара наших рук, наши штаны, сшитые нашими мамками из чертовой кожи, как и рукавицы трижды заледенели. Снег в валенках наоборот растаял и хлюпал при беге. Наши шеи, торчащие из побеленных снегом и льдом воротников, не знавших, что такое шарф, были дубового цвета и жарили нас теплом замерзающей плоти. И, только, солнце, клонящееся к закату, констатировало конец нашему иерихонскому светопреставлению.

Мы дружно разворачивались в сторону поселка. И армада санок выбивала музыку победного шествия ледяных фигур. Ближе к дому наше шествие заметно ослабляло стремительность нашего татаро-монгольского продвижения. Мы шли уже скованные, окончательно застывшими на морозе штанами и рукавицами. Перед самым домом мы не могли себе позволить даже рысь, спеленатые морозом.