Дома моей души

И…! Мы дома. С трудом стягиваем рукавицы и валенки, обледеневшие снаружи и внутри, пальто. Наши штаны стоят колом. Начинающие оттаивать у печки чулки жгут холодом коленки. Наконец, мы одели наши байковые, теплые домашние одежды, и тогда холод взял реванш. Уже здесь, дома, пока мы стягивали с себя ледяные доспехи, он пробрался в самую глубь нас и колотил нас изнутри. Мы почти прижались к раскаленной плите, но это не спасало нас от трясучки внутри. Наша мамка уже пришла с работы из караванки, и жарила блины. Мы не могли ждать, когда она снимет очередной блин, и хватали его голыми руками, подцепив за середину. Мы насыщались как динозавры, выжившие после оледенения. Постепенно тепло возвращалось в нас по мере нашего насыщения. И мы рухнули на свои кровати. Я еще сквозь закрывающиеся веки вижу радужный свет вокруг нашей лампочки. И, наконец, тепло прокатывается по всем моим жилам. Мамка развесила на веревке около печи наше обмундирование. И жарит блины отцу. В доме тепло. Вовка сопит потихоньку во сне, и мамка укрывает его поверх одеяла своим «пальтом».

Я еще слышу, как пришел отец. Слышу, как он говорит:

– Опять эти архаровцы на яру катались. А я встретил их учительницу, она сказала, завтра опять им не приходить.

Я засыпаю. Мне снится наша учителка, летящая с горы на санках с развевающейся косой и в мокрых штанах из чертовой кожи, как у нас.

Кто из нас будет спорить про то счастливое время, когда оно было густым и тягучим.

До школы, школа. Обед и после обеда. Время до прихода родителей, потом до ужина. После ужина и перед сном. Я нахожу всему этому мистическое объяснение. Наш клубок отмерянной нам жизни был новым, нитки нашей жизни лежали в первородной плотности и разматывались с небольшой скоростью. К старости клубок сильно поредел, ведь из нитей, данных нам Творцом в Земной путь, мы уже сплели огромное кружево своей жизни. Каждый из нас сплел своё. Своей вязью. И клубок жизненной энергии стал реденьким и не таким тугим. И разматываться он стал так быстро и стремительно, что мы иногда подсознательно уходим от суеты, чтобы не потратить последние нити на ненужные петли.

А тогда, когда деревья и мы были одинаково «большими», мы тратили свою жизненную энергию и нити времени с таким энтузиазмом и лёгкостью, ведь перед нами лежала всего лишь первая осознаваемая вечность – целых десять лет школьной жизни. И сколько еще вечностей было впереди.

На следующее утро мы с братом просыпаемся от тепла поленьев, затрещавших в печке от возмущения, что их бросили на холодную, остывшую за ночь решетку.

Моя школьная программа легко вписывалась между катаниями с яра на реку, между походами в кино и в гости к бабушке. И о ней, об этой программе мне вспомнить нечего. Я давно уже читала свой букварь спереди назад и сзаду наперед. С моим братом, которого я с большим энтузиазмом обучала всему почерпнутому мною, мы давно пересчитали всё в нашем доме и вокруг. Глотки у нас были луженые, и мы частенько пели с ним вдвоем школьное задание по пению. Вернее, втроем, т.е. вмести с нашим неиссякаемым энтузиазмом: «У дороги чибис, у дороги чибис. Он кричит, волнуется чудак. Ах, скажите, чьи вы, ах, скажите, чьи вы…».

Песня нас неимоверно захватывала своими перипетиями и драматизмом.

Кто такой чибис, я и сейчас представляю смутно. Но для меня он остался, этот чибис, навсегда таким серо-коричневым и заботливым.

Как наша мамка выдерживала эту артиллерийскую канонаду наших песенных способностей, я не знаю. Но думаю, что это была одна из основных причин, почему нас не держали дома.

Когда сейчас дети скучают и растут хлюпиками, мне их искренне жаль. Вместе с первородной наивностью незнания в них пропал огонь радости узнавания.

Почему-то очень хорошо помню выборы. 5 декабря. Веселье было разливанное. С утра все ребятишки бежали в клуб. Это был единственный день в году, когда с утра до вечера показывали разные фильмы. И все бесплатно. В одни из таких выборов я познакомилась с Галиной Вишневской. И пронесла любовь к ней через всю жизнь.

Мы с братом вошли в зал, когда уже шел её фильм- концерт. Меня поразило всё. Красота этой женщины. Рояль. И её платочек, которым она вытирала губы после каждой песни. Платочек почему-то больше всего. Но после голоса. Он действовал на меня, как флейта на змею. Я не могла оторвать глаз от экрана и впитывала её песни и арии. Её голос вошел в меня и пропитал всю насквозь. Я потом очень долго пела весь её репертуар по просьбе моего отца. Я канючила много лет купить мне пианино. Но родители почему-то не озаботились моими мольбами.

Где-то, в классе пятом, во время летних каникул на пароходе одна пассажирка поучила меня чуть-чуть и вселила в меня уверенность, раз я так сильно хочу, то мне обязательно купят пианино. Но этого так и не случилось.