Доменная печь

— Бывает, — говорю, — только не с такими, как моя жена...

XXIV. ПОПОВА КОРЗИНОЧКА

Нашу коммуну даже в семейных ссорах поминали:

— Вот уйду в «Почин», тогда узнаешь...

О нас говорили так, будто мы жили в раю, — вот, мол, устроились люди! — но «Почин» был один, и сколько ни бились мы, другой коммуны сколотить не могли. Даже самые сознательные разводили руками:

— А-а, да разве с нашими людьми что-нибудь сделаешь?

Шло так до тех пор, пока не явилась комиссия сдавать нам под клуб пустующую церковь. Пошли мы принимать ее, а ключи у попа. Мы к нему, — его нет дома. Сюда-туда, нашли его: в степи коз пас. Так, мол, и так, торопим его.

— Не имеете права, — говорит. — Храм не вам принадлежит, нет у меня таких бумаг, чтоб я передавал его вам.

— Э? — говорим, — батюшка, бумагой нашей беды прикрыть нельзя, а в крайности бумага будет. Давайте ключи.

Поводил он плечами, заворачивает коз и, чтоб не видно было, как трясет его, потирает руки. Навстречу от поселка ветер гомон доносит.

— Слышите, — говорит поп, — народ против.

— Да ведь мы, — отвечаем, — стараемся не для себя, а для народа.

Загнал он коз, идет с ключами к церкви. Приезжие и наша комиссия на приступках стоят, а перед ними бабы, старики, богомолы шипят. Я прислушался на ходу и советую Сердюку:

— Становись председателем, что ли.

Окинул он глазом толпу и спрашивает:

— О чем болеете? Ну-ка, сознательные, помолчи! Вот так! Чего сбежались?

— А того, — отвечают, — чтоб церковь не трогали.

— Неправильно это! Зачем под клуб ее?

— А дети?

— Что дети?

— Против совести это.

— Ну, ну, зачем совесть трогать? Или беду забыли?

— Ты нам бедой не грози!

— А что мне грозить? Я не губернатор! Здесь завод всему голова, — мы, значит, работающие, — а все прочие сбоку припека, и голос у них комариный. Вот какую зарубку сделайте на носу. Мы дело затеваем! Другого помещения пока у нас нет, клуб временно будет здесь, — вот и все!

— Вам клуб, а нам что?

— И вам клуб! Зачем вам две церкви? Вам и в одной делать нечего!

— Не уговаривай! Голосуй!

Сердюк вздыбился.

— Что? Голосовать? Да не родились еще среди нас такие головотяпы, чтобы уличной толпой голосовать такое дело! Закона такого нет!

— Как нет? — кричит поп. — Свобода религии!

— Ты, батя, пойми раньше, чем говорить. Пусть веруют все, как им хочется, но чтоб я, металлист, да ставил здесь на голос нашу заботу, — такого закона нет! Зелено, батя, жнешь. И не кричите вы! У меня уши крепкие!

— Мы общину сделаем! — кричат.

— Община у вас уже есть! Собрание закрыто!

— Как закрыто? Мы против!

— Ага-а, вы против?! Не сообразили, значит? Так я вам еще немного объясню: царь Петр с церквей колокола снимал и переливал их на пушки.

— Хо-хо-хо, — смеются, — с царями равняетесь?

— Да нет же, зачем нам с царями равняться? Я это к тому, что вот так же, как вы, мешали Петру иные люди, только у них не вышло. Поняли? А если вам и этого мало, так я вас спрошу: кто белых бил? Мы или церковь? А где, как не в этой церкви, молебны белые служили да святой водой кропились, чтоб одолеть нас? Ага! А где мы готовились и готовимся ко всякому большому делу? В клубе или в церкви? Ну?.. Кто за пуск завода орудовал? Мы или церковь? Так где же после этого дело церкви? У нас помещений нет, нам повернуться негде, а церковь что делает? Стоит пустая, души спасает? Сколько на столбах наших душ в петельках болталось тут?.. Наспасала, спасибо ей! И не кричите, что у нас плохо! Не торопитесь! Мы только начали шевелиться, но тянем и вытянем, не мы будем — вытянем! А теперь слушайте от всех сознательных последнее слово: думайте сами, поменьше сплетням верьте. Тошно слушать вас, глядеть на вас срамно: сами себя порете, в ногах у дела путаетесь, мешаете. Отпирай церковь!

Сняли мы замок, оставили у входа немного ребят — и за дверь. Осмотрели все, переписали мало-мальски ценное и давай снимать да складывать его. Поп все к алтарю жался, на вопросы отвечал с хрипотцой, как в лихорадке. Послали мы на завод за пустыми ящиками, забили в них все ценное, сложили в кладовушку, что в притворе, запечатали, ключи в карман — и пошли совещаться.

Обдумали, с чего начинать, сходили в контору завода за помощью и стали по вечерам переделывать церковь в клуб. Клиросы, амвон и все подходящее перекинули в столярную — на скамейки переделывать. Иконостасы, иконы сложили аккуратно в кладовушке. По проектику инженера поставили печи. Вырвали костыли, заделали дыры, подровняли углы и давай заделывать стены. Подобрались к алтарю, является поп.

— Позвольте, — говорит, — мне одному остаться в храме на молитву.

Меня в церкви не было, ребята задумались.

— А зачем вам одному? — спрашивают. — Молитесь, мы не помешаем.

Поп не соглашается и упрашивает:

— Вы только подумайте, навек расстаюсь с господним домом. Ужели у вас сердце очерствело? Ужели...

Целую проповедь закатил, только нас проповедью не проймешь, — не таких ораторов слыхали. «Не иначе — свинью хочет подложить», — думают ребята и шлют за мною, а попу говорят:

— Сейчас дядя из комиссии придет, с ним и потолкуете...

Прихожу, он стоит на паперти и вроде ступеньки разглядывает.