Доминион

В Брайтон они направились после наступления темноты. Днем в Лондоне поднялся слабый ветер, и туман наконец начал рассеиваться. На двух машинах они устремились к выезду из города. Гюнтер видел, что впервые за несколько дней улицы освещены как положено. Все здания покрылись влагой, окна и крыши припаркованных машин были перепачканы сажей. Там и сям женщины, вооруженные ведром и шваброй, мыли стекла и пороги. Даже лед в канавах выглядел грязным. С этим контрастировали окна магазинов, пестревшие рождественскими украшениями; по углам белел искусственный снег. В газетах на стойках бросался в глаза заголовок: «Великий лондонский смог закончился».

Благодаря отсутствию тумана они быстро добрались до полей Суррея. Машина с тремя эсэсовцами, которым предстояло выйти к Роттингдину с восточной стороны, свернула на восток, к Ньюхейвену. На дороге близ Роттингдина стояли еще два автомобиля, которым предстояло принять пленников.

Гюнтер расположился на заднем сиденье, позади Сайма. За рулем сидел Кольвиц. Его светлые волосы были острижены и высоко выбриты сзади, по эсэсовской моде; Гюнтер видел, что на голой коже вылез прыщ. Сидевший рядом с водителем Сайм ликовал.

– Начальство поговаривает о новом назначении для меня, – поделился он с Гюнтером. – У нас будет новая, общенациональная полицейская разведка. МИ-пять сольют с нами. И вовремя. Они визжали, как резаные поросята, а тут мы им подкинули чертову сеть шпионов на государственной службе.

Выговор кокни снова дал о себе знать, видимо свидетельствуя о внутреннем напряжении накануне решающего момента. Сам Гюнтер ощущал ледяное спокойствие.

– Похоже, меня повысят до суперинтенданта, – продолжил Сайм, – и заодно переведут на север.

Он улыбался, барабаня пальцами по колену.

– Отлично, – сказал Гюнтер, но, вспомнив недавний разговор с Гесслером, не нашел в себе сил посмотреть Сайму в глаза.

– Приезжайте снова к нам и заходите ко мне в гости, – разглагольствовал инспектор. – Скажем, на коронацию, этим летом? Идет?

– Да, – ответил Гюнтер. – Наверное.

Сайм, при всей своей проницательности, даже не догадывался о неприязни, которую с самого начала питал к нему Гюнтер. А быть может, не обращал внимания.

Они спустились по дорожке на набережную – маленькую, меньше сотни ярдов в длину и около двухсот пятидесяти в ширину. Фонари не горели, светил только месяц, но глаза уже привыкли к темноте, и было видно, что на набережной никого нет. Вдоль стороны, обращенной к материку, тянулась высокая бетонная стена, за которой был небольшой зеленый луг: он полого поднимался к зданию, где, как им сообщили, помещалась гостиница «Белая лошадь». Ни одно окно не горело. Гюнтер разглядел проем в бетонной стене, там, где начиналась крутая мощеная тропа к прибрежной дороге, ярдов в сто длиной. В дальнем конце тропы виднелась другая стена, за ней снова начинались утесы, удивительно белые. От набережной к пляжу – усеянной галькой полоске берега – вела лестница. Поблизости от пляжа в море уходил могучий каменный волнорез. В густой тени за ним трижды мелькнула крошечная вспышка. Фонарик с узким лучом. То был условный сигнал: остальные три эсэсовца уже на месте. Гюнтер облегченно вздохнул.

Гюнтер, Сайм и Кольвиц спустились по ступеням на пляж. Крупная круглая галька скрипела под ногами, избежать шума не было никакой возможности. Борзиг, Хаузер и Капп выступили из-за волнореза навстречу. Они тоже нарядились в темный камуфляж. Капп улыбнулся, в темноте блеснули белые зубы. Ему это нравилось.

– Хайль Гитлер! – тихо воскликнул он.

Геббельс в Берлине только что отдал приказ: использовать, как и раньше, имя покойного фюрера для нацистского приветствия. Тем не менее Кольвиц добавил вполголоса:

– Хайль Гиммлер.

– Все спокойно? – спросил Гюнтер.

– Да. Мы прошли по тропе от Солтдина. Когда выходили из машины, заметили женщину, которая прогуливалась с собачкой вдоль линии обрыва, глядя в море. Вероятно, из Сопротивления. Но увидеть или услышать нас на Подутесной тропе она не могла. Мы здесь уже с полчаса, никого не обнаружили.

– Слишком холодно для влюбленных парочек, – пробормотал Капп.

Гюнтер кивнул. Никто в здравом рассудке не пойдет сюда в такую морозную ночь. Он поежился от ветра с моря, ощущавшегося тут острее. Уже давно начался прилив, тонкая линия белопенного прибоя была пугающе близкой. Он посмотрел на часы: пять минут двенадцатого.

Сайм вглядывался в море.

– Нас могут заметить с подводной лодки? – задал он вопрос.

– До нее целая миля, – ответил Кольвиц. – Думаю, янки видят в перископ разве что темный провал в стене утесов. К тому же, если они поймут, что мы схватили группу Манкастера, то развернутся и уйдут – им ни к чему создавать серьезный дипломатический инцидент.

– Мы кое-что нашли, – доложил Борзиг. – Подойдите и взгляните.

Он подвел их к боковой стене волнореза. Близ линии прибоя виднелось что-то большое и кургузое, накрытое плотным зеленым брезентом. Борзиг и Капп приподняли тент, под ним обнаружилась перевернутая гребная лодка.