Домочадец

На других фотографиях Анжеле отводились менее выразительные роли, скорее, роли второго плана. На этих снимках она предстала образцовой хранительницей домашнего очага, рекомендующей любому из нас обставить и задекорировать своё жилище по последнему писку моды. Вот она рекламирует двуспальную кровать, вот стоит у кружевной кухонной шторы в разноцветный горошек…

Завершали подборку три групповых снимка, на которых Анжела вышла этакой соблазнительной мамой в атласном коротком халате на голое тело. Возле неё в первом случае сидели, а во втором – лежали все те же соседские ребята: Стэлла и её пляжный коллега. Показ нижнего белья они завершали демонстрацией пижам в традиционную полоску. При этом все безумно улыбались, а Стэллин ухажёр ещё и вытаращил победно глаза, схватив партнёршу за локоть. Они сидели на оранжевом пуфике Вальтера, а Анжела гордо стояла за ними, положив свои мягкие ладони на плечи юного плэйбоя. Если господин Лауш хотел вывести меня из равновесия, поделившись компроматом на моих близких и знакомых, то этим снимком он добился своей пога– ненькой цели. Относительно любовных увлечений Стэллы, повторяю, я был спокоен. Меня глубоко задело присутствие моей матери в дешёвой подростковой компании. На последнем, двенадцатом снимке, она лежала на кровати, свесив ноги над ковриком, взятым для съёмок из мансарды, а молодая фотогеничная поросль пристроилась с краю, уткнувшись затылками в её грудь и выставив на всеобщее обозрение розовые отретушированные пятки.

Выл я разочарован и Вальтером. Его беспредельная любовь к Анжеле, даровавшая ему забытые ощущения молодости, непостижимым образом перекликалась с дурным замыслом режиссёра этого фотопроекта, представившего мою мать чуть ли не возрастной приятельницей возненавидевшей меня дивногорской парочки. Видимо, страсть Анжелы к позированию перед чувствительным объективом была настолько сильной, что Вальтер удовлетворил и её, причём без цензурной корректировки сценария. Но почему в съёмках участвовали Стэлла и её компаньон по пляжному пиву? Какое отношение они имели к Вальтеру?

Ответы на эти и другие вопросы я хотел получить из письма господина Лауша. Он пользовался перьевой ручкой и, заботясь о чёткости почерка, писал крупно, почти без наклона: «Понимаю, что Вы премного удивитесь, получив это письмо. Но тревожные события, которые творятся вокруг Вас на протяжении последнего месяца, заставляют меня обратиться непосредственно к Вам, хотя сделать это следовало ещё раньше. Сразу хочу предупредить: вокруг моего имени не стоит строить никаких догадок – Вы меня не знаете, но прошу Вас поверить, что моё письмо вызвано назревшей необходимостью просветить Вас относительно некоторых моментов Вашего курортного бытия и восстановить законность в праве обладания домом, в котором Вы уже третий месяц беззаботно предаётесь искусству.

Сейчас я не могу обнажить Вам все тонкости этих деликатных вопросов – я введу Вас в курс дела при личной встрече в Гамбурге. Пока же я считаю своим долгом сообщить Вам несколько интересных фактов. Начну с сочувствия по поводу того, что Ваш отдых у моря омрачился безответной любовью и Вам, как личности чувствительной, стоило огромных усилий жить предстоящей выставкой, когда, казалось, устои Вашего мировоззрения, основанного на всепоглощающей страсти к искусству, размыла испепеляющая страсть к самому реальному природному совершенству – женщине. Но Ваше поклонение искусству оказалось сильнее. И это можно только приветствовать. Кстати, если бы Вы нырнули в бесполезный омут любви, забыв про своё истинное предназначение, боюсь, наше заочное знакомство состоялось бы намного раньше.