Домочадец

В фойе аэровокзала ко мне подошёл высокий загорелый мужчина лет тридцати пяти. Он был похож на голливудского актёра семидесятых годов из приключенческих фильмов о покорителях прерий. Химическая завивка и две позолоченные серьги в ухе – это то, что, по описанию Вальтера, должно было выделить Франца из толпы. Он первым подошёл ко мне и снял с моего плеча провисшую сумку. Ничуть не сомневаясь, что я и есть его долгожданный клиент, он ухватил меня за локоть и повёл на стоянку к машине.

Честно говоря, я рассчитывал на более тёплую встречу. Я ожидал увидеть счастливый семейный дуэт, страждущий заключить меня в крепкие родственные объятия. Я надеялся услышать от Анжелы нежные материнские слова, которые перечеркнули бы наши прошлые раздоры. Но улыбался мне один лишь прилипчивый Франц, изливавший всем своим надушенным существом беспредельное жизнелюбие.

Я сидел за водителем, утопая в сладких ароматах представительского BMW. Франц без конца болтал. Он рассказывал о Гамбурге, говорил, что доволен своей работой и отпуском, проведённым с подругой на Сейшельских островах. Он провёз меня мимо железнодорожного вокзала, показал Кунстхалле и проехал вдоль озера Альстер. Справа проплыл белоснежный «Атлантик»⁸, за ним пронеслись респектабельные жилые кварталы. Франц запарковался, найдя свободное место в бесконечном караване машин, стоявших на набережной Альстера. Он выскочил из лимузина и бросился к задней двери (я выходил с противоположной стороны), чтобы помочь мне выбраться из незнакомой машины, но я опередил его, вовремя дёрнув незаметную в полумраке салона дверную ручку. Вальтер велел Францу разместить меня в апартаментах «Союза немецких студентов» (VDST)⁹. Почему Шмитц принял такое решение, для меня оставалось загадкой.

Прохладный просторный подъезд, наполненный тяжёлым смогом фруктовых освежителей, поражал идеальной чистотой. Мы взбежали на третий этаж. У дверей VDST Франц снял со связки и протянул мне блестящий никелированный ключ. Я справился с замком с третьей попытки. Франц отворил стеклянную дверь и протолкнул меня внутрь. Мы оказались в узком, плохо освещённом коридоре. Сразу же у входа, на высоком комоде с зеркалом, стоял телефон, тут же лежали тетрадки с различными записями и пометками на полях.

– Пойдём! Я покажу тебе твою комнату. Вот – ключи, – он протянул мне звенящую связку на пластмассовом красном брелоке. – Ты можешь приходить сюда когда угодно. Хоть днём, хоть ночью.

В конце коридора оказалась аккуратная, выложенная белым кафелем кухня. В мойке возвышалась гора грязной посуды. Забитая тёмным бельём, натужно урчала стиральная машина. Франц толкнул указательным пальцем белую филенчатую дверь, и мы очутились в небольшой светлой комнате с высоким потолком и двумя большими приоткрытыми окнами. Над кроватью висела метровая застеклённая репродукция одной из «Импровизаций» Кандинского. У письменного стола стояли два низких старомодных кресла, торшер и напротив, у стены – совсем уж неприглядный шкаф. Душевая и туалет находились тут же, за белой дверью с рифлёным тонированным стеклом. Для рядового члена солидной студенческой организации подобная обстановка была просто роскошной.

Привыкший к барским условиям обитания, я весьма сдержанно отнёсся к скромным достоинствам казённого интерьера, но на вопрос Франца «Как тебе здесь нравится?» спокойно ответил, что по сравнению с российскими немецкие студенты живут до неприличия хорошо.

– Что ж, располагайся. Прими душ, можешь сварить себе кофе, – сказал Франц и ещё раз осмотрел сероватый прямоугольник скучнейшего жилища с потемневшими у плинтусов обоями. – Господин Шмитц посетит тебя сегодня вечером. Он просил передать вот это.

На стол легла пятисотмарочная купюра. Собственно, в деньгах я не нуждался. Мелочи на карманные расходы мне всегда хватало. В Дивногорске я вёл паразитический образ жизни сытого иждивенца, которому деньги, периодически поступавшие на счёт от Вальтера, практически были не нужны. Несколько раз я тратился на краски и кисти, дважды ходил на вещевой рынок. От покупки продуктов я и вовсе был освобождён. Этим занималась Вера. Самой крупной покупкой было для меня приобретение видеокамеры. Позже кассеты, на которых блистала полуобнажённая Стэлла, я посвятил фиксации более достойных сюжетов – я записал на них фрагменты популярного мексиканского сериала, который боготворила Вера. Ей-то я и вручил эти кассеты. Для неё это был умопомрачительный презент, причём настолько весомый, что мне стало не по себе от осознания широты мелких кинематографических увлечений нашей милой домохозяйки.

После ухода Франца я принял душ и набросил атласный халат Вальтера. Мне дико хотелось спать. Я провалился в сон, но всё ещё свершал стремительный перелёт из одного мира в другой. Я представлял услужливого Франца, вынырнувшего из толпы встречающих, я вновь пролистывал в памяти технократические картины делового Гамбурга, я всё же надеялся, что где-то в этом городе жила моя мать…