Домочадец

Окно в моей комнате тоже было открыто. (Забота дежурного о чистоте житейской атмосферы на этаже.) За окном шумел город, как шумят в дождь большие активные города. Над покатой крышей соседнего дома болтался фрагмент беспросветного серого неба. Всё так же суетно носились пёстрые шапочки за витринами бассейна.

Я закрыл окно и пошёл в душ, избавляясь на ходу от мокрого противного пиджака. Под мощной струёй пенной теплой воды я почувствовал, как сильно замёрз. Выйдя из душа, я закутался в безразмерный банный халат Райнера, который, собственно, и был хозяином комнаты, но уже пол месяца гостил у родителей-фермеров. Я выпил две кружки крепкого чая и повалился на твёрдую кровать. Я медленно погружался в сон. «Да лежи ты спокойно. Я всё сделаю сама», – мерещился откуда– то из увлекающей глубины голос пучеглазой гибкой таиландки. Следуя этому пожеланию (благо повторное его выполнение было лишено физического порабощения), я приблизился к ощущению полости своего существа, повисшего в эфемерной толще дремотных видений. «Он погиб по пути в Киль. Он ехал за мной», – выпускал я пузырьки воздуха, планируя в вязкой обволакивающей невесомости. «Что случилось в мире в тот день, когда он так глупо расстался с жизнью?» – вопросил неожиданно тёмный эластичный объект, задев меня скользким обтекаемым боком. – «Думаешь, открытие твоей провальной выставки? Дело не в выставках, пусть даже успешных, а в страсти, во всепоглощающей страсти к искусству. Других беспокойств на земле нет, кроме расставания с близкими людьми».

«Значит, он был мне близким человеком?» – бросил я вдогонку обтекаемому существу. Но ответа не последовало.

В шестом часу вечера меня позвали к телефону. Новичок VDST, пылесосивший ковровую дорожку в коридоре, был премного удивлён, обнаружив в апартаментах странного гостя с Востока. Звонил Детлоф. Он сообщил, что автобус отходит завтра в девять утра от Ландес– брюкке и потому нам нужно немедленно ехать за билетом. Через час он обещал быть в VDST. Я быстро оделся и заглянул в комнату Штефана. Там не было никого, кроме пухлого ленивого хомяка, спавшего в самодельном домике из оргстекла. Кровать Клауса тоже пустовала. К Тильману я стучаться не стал – он собирался утром ехать к родителям в Мюнхен.

Детлоф приехал без опоздания. Он выглядел бодрым и отдохнувшим. Вчерашние развлечения пошли ему на пользу. Его не интересовало, почему я спешно покидаю Гамбург. О гибели Шмитца он ничего не знал.

Утром Детлоф отвёз меня на автовокзал.

– Дружище! Если через пару лет ты станешь моим компаньоном, я буду только рад, – сказал Детлоф и обнял меня, стоявшего на перроне с сумкой Вальтера.

Я знал, что больше никогда не увижу фон Цепелина.

Глава 18

Когда до Дивногорска оставалось не более ста двадцати километров, я резко изменил направление своего печального путешествия. Я вышел в Гданьске и купил билет в юго-западном направлении. Лиловый дом детства с высокими бетонными ступенями притягивал меня примерно с той же силой, что и того светлого подвижного мальчугана, тянувшегося изо всех сил к бордовой кнопке звонка у дерматиновой двери под номером «6». В какие бы двери я потом ни звонил, я всегда помнил ту капризную тугую кнопку, посылавшую урчащий сигнал о моём возвращении домой.

От Гданьска до Варшавы поезд пробирался сквозь сплошную завесу дождя. Меня преследовала гамбургская непогода. Один раз, увидев за тонированным стеклом автомобиля марионеточное лицо Александра, я невольно рисовал за купейным в дождевых подтёках стеклом два лика, озабоченных моим исчезновением из Гамбурга: Анжелы и Лауша. Они уже искали меня по всему Гамбургу и, может, отправили гонца в Дивногорск с целью задержать меня на полпути в Петербург. Они наверняка побывали в VDST и убедились в том, что я исчез оттуда абсолютно незамеченным.

В Дивногорске я намеревался уничтожить пылившиеся под тахтой работы: несколько пастельных композиций и набросков побережья, которые ещё месяц назад казались мне самим совершенством. Но сегодня…

Моя выставочная деятельность благополучно завершилась. Судьба картин, оставшихся в Гамбурге, меня не волновала. Желание писать улетучилось.

– Вы случайно не до Вроцлава? – спросил меня пожилой мужчина в потертой кожаной кепке, читавший пёстрый номер газеты с категоричным названием «Nie».

– До Олавы, – сказал я, едва услышав вопрос.

– Так это скоро.

Он взял толстый портфель и, попрощавшись, вышел из купе. Мы подъезжали к Вроцлаву.

Именно сюда, в этот серый пасмурный город с узкими улочками и высокими готическими костелами (впечатления первоклассника), приводила меня Анжела на приём к терапевту. В начальных классах я часто болел. Я сидел дома за домашним заданием в постоянных компрессах, напичканный аспирином и шипучими порошками, от засилья которых у меня периодически выступали красные пятна на теле.