Домочадец

Пиво оказалось свежим, но пресноватым, без полюбившегося хмельного привкуса, который Вальтер без конца нахваливал, поглощая пол– литровыми бокалами продукцию пивоварни DAB. Официант обслуживал меня с торжественным безразличием. Он догадывался, что я приезжий, но никакого интереса ко мне, кроме финансового, не проявлял. Профессиональное чутьё подсказывало ему, что ощутимых поступлений в кассе после моего ухода не обнаружится. Я рассчитался с официантом и отважился на главный вопрос:

– Не подскажете, как отсюда пройти на улицу 1-го Мая? Это где-то рядом. Я давно не был в вашем городе. Очень давно…

– Эту улицу давно переименовали, – сказал чернобровый круглолицый юноша, сгребая со стола мелочь на хромированный под нос. – А пройти туда вы можете очень просто, у нас здесь не Варшава и не Берлин.

– Я ищу дом, который стоял напротив советской воинской части, – выдал я цель своих поисков.

– Богдан! – окрикнул юноша своего напарника. – Молодой человек интересуется, как пройти на улицу Яна Павла Второго.

Богдан рассчитал троицу молодых представителей местного альтернативного стиля и направился к нам с подносом, перегруженным пустыми пивными бокалами. Он поставил поднос на свободный столик, окинул меня флегматичным взглядом и указательным пальцем очертил в воздухе зигзагообразный проход между двумя старинными домами. Я по– польски поблагодарил Богдана и перемахнул через низкий декоративный заборчик, огораживающий территорию кафе. Я миновал проезжую часть, посчитав напрасной тратой времени поиски ближайшего перехода. За двумя отреставрированными готическими домами забились вдруг импульсы моей детской обители, ограниченной грунтовым двором, тремя пирамидальными тополями и высоким бетонным крыльцом с неровными волнистыми перилами, выкрашенными в бледный фиолетовый цвет. Крыльцо это было громоздким и неудобным и насчитывало не менее девяти ступеней, ведущих к парадной двери. Сколько раз запинался я о высокие ступени по пути домой! Сколько раз растягивался на холодном ершистом бетоне, спеша после школы к своему игрушечному автопарку! Мои гоночные автомобили всегда ждали указаний относительно времени выхода на трассу. Дожидались меня и модные в те времена резиновые индейцы, готовые по моему велению целой деревней вступить в бой с колонизаторами. Игрушками меня Анжела баловала. Баловала пирожными и яблочными тортами, но особенно ей удавались разноцветные желе. Процесс застывания охлаждённой жидкости в высоких стаканах с изображением автомобилей казался мне целой вечностью. «Малыш, завтра после обеда возьмёшь в холодильнике галаретку»¹⁰, – говорила Анжела, разливая по стаканам яркую горячую жидкость. Уже тогда она стремилась разговаривать со мной скупым официальным языком. «Но прошу тебя, дорогой, не ешь её незастывшей. Это совершенно не вкусно».

Глава

19

Наш дом предстал передо мной, как глыбообразный айсберг, выползший мне навстречу из плотного окружения блочных построек. Он замер передо мной, спрятав под уровнем земли подвальный этаж с маленькими окнами, похожими на иллюминаторы, и устремив в пасмурное небо пологую черепичную крышу, утыканную косыми антеннами. Я сразу узнал его бугристый фасад, узнал и массивное крыльцо, над которым появился изогнутый двускатный навес. Двор приобрёл благородные черты: перед крыльцом изящными ковриками лежали две цветочные клумбы. Совершенно опустошённый, я присел на деревянную скамью. Я вдруг почувствовал дикую усталость, накопившуюся за последнюю неделю. Наверно, именно эти резкие, созвучные друг другу ощущения и должны были настичь меня у долгожданной цели, к которой я давно мысленно стремился. По прошествии десяти долгих лет я ассоциировал всё пережитое в этом заштатном польском городке со своим наивным предшественником из начальных классов. В те первые годы сознательной школьной жизни я почему-то часто думал о смерти. Длинные похоронные процессии, которые я наблюдал из окна своей комнаты, повергали меня в чудовищный трепет перед бесславным концом начинающейся жизни. Примерно такой же массированный страх, пронимавший до коликов в животе, охватывал меня у входов в костёлы, откуда на улицу плыл непонятный тяжёлый запах и где-то в глубине, под сводчатыми потолками, лилась грустная органная музыка, не имевшая к жизни никакого отношения.