Домочадец

– Простите, что вы имеете в виду? – опешил я от такого резкого заявления.

– Как, вы разве не знаете эту историю? – любопытная женщина осмотрела меня подозрительным взглядом. Я попятился к двери. – Разве ваши знакомые ничего вам не рассказали?

Я буркнул невнятное «nie».

– Эта приятная милая женщина несколько раза приводила ко мне своего мальчика. Я работала тогда педиатром в районной детской поликлинике. Мальчик её часто болел, рос слабым ребёнком. Он часто пропускал школу, она называла его домашним учеником. Ей было страшно неловко, что она обращается ко мне, тем самым задерживая меня на работе, – русских детей редко приводили к нам в поликлинику. Но я всегда принимала ее, и делала это бескорыстно. Мне была симпатична эта женщина. Однажды, желая отблагодарить, она пригласила меня к себе домой, вот в эту квартиру. – Пани указала на дверь за моей спиной. – Анжела, так её звали, да, пожалуй, что так, угостила меня яблочным пирогом. Надо сказать, она прекрасно готовила. Мы разговорились, и я узнала, что она живёт одна уже два года. Её муж погиб на учениях. Его танк подорвался на немецкой мине. Об этом случае тогда написали даже газеты.

Я слушал её, и сердце моё билось с такой силой, будто ему, разросшемуся до огромных размеров, вдруг стало тесно в моей неразвитой узкой груди.

– У её мужа был сын от первого брака, – невозмутимо, но с неподдельной печалью продолжала пани. – Его первая жена нелепо погибла, её сбила машина. Страшный рок уже тогда повис над этой семьёй… Потому я и спросила, нет ли у вас сведений об этих несчастных людях? Каково им сейчас: доброй светлой женщине и её болезненному пасынку? Жив ли он? Замужем ли пани Анжела?

Что мне следовало сделать в тот жуткий час, когда тихие слова пожилой незнакомки отсекли меня от последней шаткой опоры в остервенелом, зверином мире? Я стоял, прижавшись спиной к нашей двери (виском – к выпуклому глазку), и узкая асфальтово-серая полоска уличного света, осевшая на шершавой стене, была единственным скудным посланием из шумного, корявого мира, отнявшего у меня родителей и не оставившего адресов их могил.

Дотошная полька, нуждавшаяся в хорошем собеседнике, продолжала пытать меня. Ее волновало, где сейчас живёт Анжела и не собирается ли она навестить Олаву? Я сказал, что Анжела прочно обосновалась в Гамбурге, где её опекает весьма состоятельный покровитель. Известие о благополучной судьбе русской женщины приободрило уставшую пани, и она с улыбкой подметила, что такой роскошной женщине, как моя мачеха, непростительно было бы влачить жалкое существование.

– И всё-таки, кем вы будете этой даме? – спросила напоследок пани.

– Приёмным сыном, – шепнул я по-русски, оглушённый мертвецки холодным звучанием приговора судьбы.

Я выбежал из подъезда и бросился к дороге. Я не стремился глупым опрометчивым поступком подмять крыло какого-нибудь лихого «Фиата», хотя сил для дальнейших блужданий по пепельному асфальту жизни у меня почти не осталось. Я поймал такси. Раздольная, по-первобытному дикая свобода объяла меня, когда я очутился в несвежем, засаленном салоне «таксувки». Из подстреленного зверька, заметавшегося от жгучей пронзительной боли по безлюдному тротуару, я превратился в одинокого прозревшего скитальца, на третьем десятке узнавшем о своём сиротстве. Приступ яростного хохота сдавил мне горло, и я огласил салон тремя дурацкими смешками, чем привлёк внимание водителя, всю дорогу не вынимавшего изо рта сигарету.

Мы проехали высокий кирпичный забор. За ним маячили казармы с выбитыми стёклами и обшарпанными фасадами. Когда-то в этом военном городке я носился до вечера по плацу и у боксов с законсервированной бронетехникой. Я любил посещать свалку списанной автотехники и мойку. Тут я вспомнил водителя самосвала, которому не раз поливал из шланга тёмно-зелёный «ЗИЛ». Шофёр тот зимой и летом ходил с белыми по локоть руками. Он смазывал их каким-то жирным кремом, пытаясь залечить на пальцах и запястьях гнойные кровоточения. Он постоянно что-то жевал, летом килограммами уплетал яблоки. Однажды, когда вспыхнул пожар на целлюлозно-бумажной фабрике и пожарные из воинской части боролись с огнём вместе с польскими пожарными, он в числе бездельников-солдат из оцепления копошился в залежах макулатуры на фоне зловещего зарева, лимонно-оранжевым шаром вставшего над производственными цехами. В горах бумажного хлама он искал пикантные журнальчики с обнажёнными натурами, которые неведомыми путями просачивались в многокрасочную периодику социалистической Польши. Потом, когда мы возвращались в часть, он показывал мне щекотливые полиграфические находки, и я стыдливым взглядом второклассника поглощал застывшие в изворотливых позах тела, удивляясь наличию в них неприкрытых округлостей.

Я приехал на вокзал в двенадцатом часу ночи. Варшавский поезд отправлялся в полночь. Я купил билет и совершенно неосознанно – пачку LM в киоске. Сигарета оказалась чересчур крепкой. Я прокашлялся и в буфете заглушил горчащий привкус во рту бутылочным пивом.