Домой с черного хода

Когда стало известно, что репатриация состоится, я решила, что во время путешествия буду вести дневник. Так важно, казалось мне, сохранить свежие впечатления. В воображении я дожидалась, пока затихнет вагон, усаживалась под лампу и начинала записывать все, что поразило меня в течение дня. Описывала людей, пейзажи, вспоминала разговоры, стараясь не забыть меткие словечки, выражения, прежде мне неизвестные. Как интересен был этот новый открывающийся мне мир, — не всегда понятный — и не всегда приятный, наверное — но с в о й, русский, отныне мой мир! Несколько вырванных из тетрадки страничек, испачканных сажей и захватанных грязными пальцами, мелко исписанных с обеих сторон — вот все, что представляет собой мой дневник. И писался, он не каждый день «лишь только станет смеркаться», а один-единственный раз, ночью, когда я дежурила у топившейся печурки, вскоре после того как мы отъехали от Красноярска. Вот он:

«Около двенадцати часов дня поезд пришел в Красноярск. Ветрено и холодно, хоть и солнечно. Андрей ушел на рекогносцировку и обнаружил за каким-то полуразрушенным зданием трубу, из которой бил фонтан горячей воды. Побежали стирать. Я оказалась третьей в очереди, а когда кончила, в хвосте было уже человек тридцать. Потом пошла на вокзал, отправила письма в Китай, купила рыбных консервов и черствых медовых пряников. Хлебный ларек был, к сожалению, закрыт. В сквере рядом с вокзалом плясали какие-то люди. Две женщины в вывороченных тулупах с измазанными сажей и красной краской лицами пели довольно-таки похабные частушки и кривлялись. Старушка, продававшая редиску, сказала мне, что это гуляет свадьба, и что они гневят Бога, потому что сегодня Троица и пить можно начинать, лишь помолившись… Странно! А на перроне возле нашего вагона толпились цыгане. Женщины в ярких шалях, длинных юбках, в ушах кольца, на шее болтаются бусы и всякие побрякушки кричали: «А ну, кому погадать?» Я еще раньше видела такие же толпы их на линии железной дороги в Китае, но как-то не ожидала встретить здесь. Прибежал Сашка, начал очень грубо гнать цыганок. Одна, молоденькая, вцепилась мне в руку: «Всю правду скажу. Слушай меня; девушка… всю правду узнаешь». Я сунула, ей рубль и стала выдирать руку, говоря, что не хочу гадать, но она не отпускала меня и выкрикивала какие-то непонятные слова. Рядом две цыганки пели что-то залихватское и в то же время тоскливое, и маленький мальчик плясал, пошевеливая узкими плечиками. Шум стоял невообразимый. Наконец, прибежали два милиционера. Началась потасовка. Одна из цыганок упала на землю и отчаянно заголосила. Но тут загудел подошедший паровоз, старосты закричали «по вагонам».

Мы уже довольно далеко отъехали от Красноярска, как вдруг увидели в поле еще один цыганский табор. Кибитки, телеги с парусиновым навесом, распряженные лошади, костер, яркие одежды, дети… Увидеть в Советском Союзе подобную пушкинскую сцену было весьма неожиданно. И скорее приятно. Не все, значит, здесь так строго и налажено, как нам говорили.

А немного позднее мы въехали в лесной пожар. Еще издали стало видно дымно-багровое пламя, запахло гарью, поезд ускорил ход, неожиданно пламя подступило к самой насыпи.

За приоткрытой дверью проскочила лужайка, на которой скопились звери: зайцы, лиса, что-то похожее на волка; промелькнули полные ужаса глаза косули, к которой жался маленький олененок. «Задвигайте дверь скорее, скорее», закричал кто-то. «У нас воды не больше полведра» — тихо сказал Андрей, наклоняясь ко мне, и тут мне стало очень страшно, наверное, так же, как той косуле на лужайке — ведь даже машинисту дать знать невозможно. Мечущееся по ту сторону тоненькой сухой перегородки пламя и полная беспомощность…

Наверное, мы ехали через этот полыхающий ад какие-нибудь две минуты, а когда выскочили снова на Божий свет, оказалось, что у меня совершенно влажные волосы и ноги ватные. И вокруг все были бледные-бледные и молчаливые. Снова откатили в сторону дверь, и кто-то осторожно высунулся посмотреть. Ни одна теплушка не загорелась. Интересно — почему? Искры ли гасли, не долетев, или вагоны покрыты не воспламеняющимся составом? Хорошо бы знать на будущее. В Красноярске на вокзале говорили, что лесных пожаров много.

На первой же остановке к нам прибегал Василий Михайлович, встрепанный, с испачканным сажей лицом, с воспаленными глазами. Оказалось, он ехал на паровозе, вернее, на тендере, наблюдал за состоянием теплушек. Мы угостили его чаем. Он пил и рука у него все время вздрагивала».