Домой с черного хода

В Барнаул приехали утром. Сашка сообщил, что простоим мы там часа три, затем двинемся на Михайловку, где пересядем на грузовики и к вечеру должны прибыть в Солоновку. Конец пути! Что-то будет? Что-то будет? — привычно простучало в голове. Ехать бы и ехать неизвестно куда. Подвозить старушек. Печь ломтики картошки на железном листе. Пить чай по вечерам, когда за раздвинутой дверью скользят поля, леса и деревеньки. Как это все было хорошо и мирно. И вот на тебе! Приехали! Сашка посоветовал «поразнюхать» насчет еды, и я с младшими дочками отправилась на вокзал. Наш длинный эшелон со своими крошечными мирками харбинцев, мукденцев, шанхайцев, дайренцев и т. д., порядком подсокра-тился — вагоны начали отцеплять и отправлять по местам назначения еще в Новосибирске. Сейчас нас оставалось всего пять теплушек, а до Михайловки доедут только три.

На вокзале было полно народа. Еды никакой. Мы вышли на привокзальную площадь, и я застыла на месте. Что это? Небольшая круглая площадь буквально устлана людьми. Первая мысль — снимают фильм военного времени. Но слишком уж всё естественно. Храпят, раскинув руки и ноги, мужики; сидит, обхватив руками колени девчонка с грустными испуганными глазами; о чем-то сплетничают две старухи; бегают дети; беременная женщина, сотрясаясь не то от рыданий, не то от тошноты, хватается за стенку… Что это?.

— А это билетов люди дожидаются, — будто прочитав мои мысли говорит старичок железнодорожник. — На вокзале ночью оставаться не позволено, вот и расположились кто где.

— А вы не знаете, где здесь можно купить какой-нибудь еды? В дорогу.

— Насчет еды у нас туго, — смущенно ответил старичок.

— Хлеб обычно с утра разбирают. Может, конечно, консервы какие найдутся в гастрономе напротив, но и то навряд ли. Как никак с вокзалом рядом. А я вам вот что посоветую, — вдруг оживился он, — Подойдите к буфету с черного хода — вон там — и спросите Валю заведующую. Может у ее что есть, так она с удовольствием… Баба хорошая.

Валя оказалась прообразом нарядных кукол, прячущих в пышных ярких юбках горячие чайники — желанный приз на наших благотворительных базарах и лотереях. Неправдоподобно румяные круглые щеки, черные брови дугой, красивый, как нарисованный, рот, веселые и глуповатые серые глаза. Она сразу же запричитала над Никой.

— Господи, заморыш-то какой… Смотреть жалостно, ни кровинки нет…

— Да вот едем мы уже семнадцать дней, устали очень…

— О, Господи, что же это с людьми делают! Погодите, я сейчас. — Через две минуты она вернулась с кульком, из которого торчали аппетитно-коричневые пирожки. — Кушайте, девочки. С рисом и с повидлом. Что было, взяла. Нет, нет, не надо денег, это я так. Кушайте! Садитесь, девочки, здесь на лавочку, а я тут у мамы вашей кой чего поспрашаю. Лишь только мы остались вдвоем, она наклонилась к моему уху и жарко прошептала:

— Тюля есть?

— Какая тюля?

— Ну тюля, обнакновенная, белая или цветастая какая.

— Тюля? — в первый момент я представила себе рыбку «тюльку», которую никогда не видела, но о которой то ли слышала, то ли читала где то. В следующее мгновение я сообразила: — Тюля? Есть.

Ее глаза загорелись. Мои, думаю, тоже: наклевывалась сделка. Какое счастье, что одна приятельница уже перед самым отъездом принесла мне на вокзал в Харбине в подарок большой сверток оконного тюля, прослышав, что тюль в Советском Союзе ходовая валюта. Я сунула его в дорожный мешок и сейчас он был под рукой.

— Сколько?

— Не знаю. Метров десять, а, может, и больше.

— Белый?

— Белый.

— Слушай. Я сейчас соберу еды и пойдем. Ты мне вынесешь. Не бойся, не обману. Мне на девчонку твою смотреть сердце щемит. Идите потихоньку к эшелону, я догоню.

Пакет, который она принесла, действительно был щедр. Кусок жареного мяса, пирожки, крутые яйца, упакованный аккуратными квадратиками сладкий творог, мягкий серый хлеб, бутылка кефира? И все это богатство за какой-то сверток тюля, который только зря занимал место. Какие прекрасные сюрпризы Дарит иногда жизнь! Поскольку тюль был не у меня одной, у дверей нашей теплушки завязалась оживленная торговля. Прибежали еще две Валины подружки, такие же румяные куклы, а я, распрощавшись с Валей, отправилась проведать Василия Михайловича. Оказалось, что он останется в Барнауле; за ним должны были приехать товарищи с работы.

— Очень жалею, что до места вас не довез, не устроил, — говорил он. Мне показалось, что у него высокая температура. Глаза лихорадочно блестели. — Я Сашке наказал, чтобы он на первых порах вам помог, да только веры у меня в него нет — больно уж шалый. Прошу, Вера Константиновна, если что, пишите мне на Сельхозуправление. Если смогу, помогу, а то, может, и сам подъеду посмотреть, как вы все там? А вы, главное, голову-то не вешайте, наладится понемногу.

Михайловка. Наспех сбитые станционные постройки. Несколько грузовиков на площади, серый поселочек. Из вагонов вещи выгрузили быстро. Паровозик свистнул и тронулся, увозя с собой и нашу теплушку, наш дом, наше уютное пристанище. Я стояла возле своих вываленных на землю вещей и тоскливо провожала ее взглядом.