Домой с черного хода

Но тут он заорал. Заорал голосом истошным, утробным, на человеческий непохожим. Отскочив от него, я невольно вжалась в угол. Теперь он нависал надо мной, страшный, взлохмаченный, обдавая запахом сивухи, размахивая предметом, который я приняла за топор (это был, как потом выяснилось, толстый сук с наростом на конце, с успехом, правда, заменивший бы топор, если пустить его в дело) и продолжал выкрикивать какие-то непонятные обвинения и угрозы:

— Как же, справедливость… — кричал он. И дальше: — Шпионы… за что кровь проливал… перебить их всех надо… пью, а почему пью… враги кругом… Офицер советской армии… нету справедливости… шпионы…

Страшный предмет метался у меня над головой. Налитые водкой, кровью и злобой глаза грозили выскочить из орбит.

— Да вы что, да вы что — лепетала я в ужасе, и в этот миг дверь отворилась. На пороге стояла мама. Из-за ее спины выглядывали ревущие Ира и Ника. Она как будто выросла — или это так казалось оттого, что она высоко вскинула голову.

— Замолчите! — громко сказала она, и голос ее, всегда молодой не по возрасту, звенел сейчас каким-то властными, незнакомыми нотками. Словно кровь ее предков, независимых и смелых новгородских бояр возмутилась и придала ей силы. — Сейчас же замолчите. Вы пугаете детей.

И этот голос достиг как-то его одурманенного алкоголем сознания. Он отступил от меня, плюхнулся на лавку и, уронив голову на стоявший у стены стол, громко заголосил:

— Да я что… Просто обида взяла… А я неужели же… Не знал, что тут и детки и бабушка… Если помочь вещички перевезти скажите…

А со двора уже бежали Даша, маленький хромой старичок и еще какая-то женщина. Старичок поднял с пола сук, осмотрел его, покачивая головой и укоризненно сказал:

— Эх, Митрий, Митрий, чуть ведь дьявол тебя не попутал, загубил бы человека не за так, что бы тогда?

Потом они гурьбой повели его прочь из избы. Даша задержалась, подошла ко мне.

— Вы не опасайтесь, Вера Константиновна, он больше не придет. Это жена его приходила, она его заберет и укротит. Раньще-то он очень добрый был, а с войны вон какой воротился: Конченый человек. Но на вас зло больше вымещать не будет.

Я хотела что-то сказать, поблагодарить Дашу, успокоить детей, только губы не разжимались, и комок, заткнувший горло, никак не протискивался дальше. Наконец, мне удалось взять себя в руки.

— Не плачьте, — уговаривала я девочек. — Ничего же не случилось. Просто пьяница вздумал покуражиться, попугать всемогущую секретаршу. Я ведь, правда, всемогущая. Если бы видели, какой я сегодня приказ подписала о начале уборочной кампании! Точь-в-точь маршал перед началом боя. Правда! — Я тараторила как диктор, старающийся уложить большой текст в считанные минуты. — Двигаю вперед технику и двенадцать ноль-ноль 10-го 8-го. Караю, милую, поощряю. Все я. Завтра сбегайте в МТС, почитайте… Конечно, ему обидно… Знаете, китайская императрица в конце каждого своего указа заставляла писать «Трепещите и повинуйтесь!» Вот и я завтра тоже припишу эти слова в конце. А?

— Не надо, мамочка, он опять обидится, — всхлипывая, сказала Ника.

Успокоить их я успокоила, но, проспав часа полтора, обе проснулись с громким плачем и кинулись ко мне. За ночь это случилось раза четыре. В комнату врывалась вернувшаяся с очередного пятачка Морька.

— Хватит выть! — орала она. — Обеих изобью. Сейчас повыкидываю ваше барахло на улицу. Нашлись барыни. Воют и воют. На работу скоро иттить, а мне спать не дают. Кому говорят — хватит!

Угомонился дом, когда уже окончательно рассвело. Мы сидели с мамой друг против друга, серые как этот серый рассвет, обессилено бросив на стол руки.

— Знаешь, — сказала она устало. — Очень страшно увидеть в глазах детей недетский страх. Когда-то я видела его в твоих, надеялась больше не придется, и вот…

— Мама, и зачем мы сюда приехали?.. — эти слова вертелись у меня на языке всю ночь, мучили, и я наконец не вытерпела.

— Ш-ш, никогда не задавай себе этого вопроса. И не начни жалеть себя. До добра это не доводит. Когда-нибудь потом, можно будет спросить себя, а пока не надо… Может, как-то утрясется еще все. Главное, не жалей себя.

Домик стоял на самом краю деревни. В одной половине его жил агроном с семьей. Другую заняли мы. Комната и просторные сени. Комната была невелика, но до чего же хороша. Русская печь с полатями, маленькая, прижавшаяся к ней плита, на которой в любой момент (были бы щепки!) можно было сварить себе, что хочешь. На круглом складном столе стопками лежали книги, стояла свечка в медном подсвечнике. Сбоку мамино кресло в ситцевом чехле. На окнах трепещут занавески из ситца в цветочек. Уют и покой.

Вечером, когда мы уже немного разобрались, дверь приоткрылась, через порог один за другим перескочили пять небольших зеленых шаров, при ближайшем рассмотрении оказавшихся арбузами, и раскатились в разные стороны. Вслед за ними на пороге появился невысокий крепенький человек лет сорока и с широкой улыбкой сказал:

— Здравствуйте, если не шутите. Сосед ваш Миша. Агроном. Пришел посмотреть, помощь не нужна ли. А арбузики это вам на новоселье.