Домой с черного хода

— Вы с ним поосторожней, Вера Константиновна, — сказал мне как-то Степан, когда я вечером пришла к ним домой за молоком. — Он ведь у них тут комсомолец старший. Парень неплохой, можно сказать, даже душевный к тому же и болен очень. Чахотка у него, долго не протянет. А все равно опасный. Что он может, когда с детства голову Бог знает чем забивали. Вот Родионыча не опасайтесь, святой человек. Меня Василискнн муж сюда определил работать. Что ж, я работаю. К дереву поближе, к жизни вечной. Опять же избу нужно строить. Тесно у нас, сами видите. Но Сашку остерегайтесь — не по злобе, не по глупости, а по темноте, другими ему в голову напущенной, человека погубить может, да еще на себя радоваться будет. И сколько их таких убогих! — Он плюнул и растер ногой. С полатей свисали три детские белобрысые головенки, точь-в-точь как на картинке в дореволюционном букваре. Мы стояли на крыльце его маленькой избушки. Скрипнула дверь совсем уж крошечного строения во дворе — баньки, наверное, — и на пороге появился человек, худой и сгорбленный, с тонким интеллигентным лицом. Появился и сразу же снова отступил назад в темноту.

— Лагерник наш, Николай Николаевич, — сказал Степан, проследив мой взгляд. — Ждет. Сын за ним приехать должен, а и сын сам недавно освободился, самому жить негде. Вот пока что, у меня. Может и зазимует. А что? Перебьется как-нибудь. Люди все-таки, не… — и он опять смачно плюнул.

В тот вечер я вдруг со стыдом вспомнила, что уже давно, недели две, наверное, — не видела никого из наших тяньцзинцев. Конечно, я очень занята, но все равно уж Антонину Ми-хайловну-то повидать могла бы. Иосиф Давыдович, наверное, тоже в поле, и она одна с этой странной старухой, молчаливо ходящей за ней по пятам. Завтра же обязательно схожу к ней.

А на завтра я обнаружила в ворохе почты небольшой конверт со штампом «Ленинград», адресованный Антонине Михайловне Иохвидовой. Забежав после работы домой, провернув все неотложные домашние дела, я взяла письмо и баночку соленых рыжиков маминого изготовления и пошла на другой конец деревни, постепенно наполняющейся мычаньем коров, блеянием овец, веселым ржанием носящегося по лугу табуна и своими особыми вечерними запахами. Сидевшая на лавочке у ворот хозяйка-истукан с трудом разжав губы, сказала мне,

что Антонина Михайловна ушла в лес за топливом, скоро вернется. Я присела рядом с ней. Напротив стояла прекрасная изба с железной крышей с крепкими надворными постройками, с небольшим палисадником, заросшим деревьями. Окна ее были наглухо забиты перекрещенными досками. На двери висел тяжеленный замок.

— Это чья же такая изба? — попыталась я вовлечь в разговор хозяйку.

— Немца одного, — неохотно ответила она, — Выстроил себе палаты. Нужник в избе. На кухне кранты — воду, вишь, из колодца качать лень было…

— Что ж он такой хороший дом оставит?

— А убили его, — совсем уж нехотя ответила она. — Убили и все. По дороге, когда из Михайловки возвращался. Ну, сын избу заколотил, забрал семью и уехал. Продать хотел, да разве кто купит. Кому это надоть? Разве что ваш директор отважится.

— А кто его убил?

— Это уж мне неизвестно. — Она решительно встала, повернулась и, перешагнув через перекладину калитки, скрылась во дворе.

Я осталась одна. И в это время вдали показалась старушка, словно сошедшая со странички тома «Сказок Братьев Гримм». Маленькая, сгорбленная, с растрепанными седыми волосами и огромной вязанкой хвороста за спиной.

— Антонина Михайловна, — кинулась я ей навстречу. — Дайте я вам помогу.

— Здравствуйте, дружок! Рада вас видеть, — сказала она, но голос ее звучал как-то суховато, настороженно даже.

— Давайте сюда вязанку, Антонина Михайловна. А вам я принесла вот что! — и я протянула ей письмо.

Она недоверчиво посмотрела на конверт, прочла обратный адрес, прижала письмо к сердцу и заплакала.

— Ну, что вы, Антонина Михайловна, успокойтесь, садитесь, читайте. Я отнесу хворост во. двор… Не буду вам мешать… Ведь это прекрасно — письмо из Ленинграда… — бессвязно говорила я, подводя ее к скамейке.

Уложив хворост на указанное хозяйкой место, я вышла и стала прогуливаться по улице от немецкого дома до леса и обратно. Прошло с полчаса прежде чем она окликнула меня.