Домой с черного хода

— Вера Константиновна, простите меня. Но это было так неожиданно. Я так вам благодарна. От сестры письмо. Мы ведь ничего-ничего о них не знали. Из-за границы писать боялись. Не советовали нам. А тут взяли и написали по старому адресу… и оказалось, что они там и живут. Когда-то это моего отца дом был, теперь у них там комната… И вдруг письмо… — Она снова заплакала, но быстро взяла себя в руки. — Так все странно, непонятно, масса недомолвок… Моя сестра пианистка. Муж у нее был скрипач. А сейчас она пишет, что живет с дочерью-инвалидом… А где ее муж? Где Сеня? Где сын Левушка? Почему она ничего о них не пишет?.. Я ничего не понимаю. Завтра должен приехать Иосиф Давыдович. Надо будет сразу же написать ей. Может, она думает, что я все знаю, может, она раньше писала? Но я ничего не знаю… Я счастлива, что получила письмо. И в то же время… Спасибо вам, милая, что вы принесли его. А теперь идите домой, нехорошо, если нас увидят вместе… — Губы ее мелко дорожали.

— Антонина Михайловна, давайте я провожу вас домой. Успокойтесь. Все объяснится. Приедет завтра Иосиф Давыдович… А не приедет, приходите к нам. Я бы сама к вам пришла, да очень уж много у меня работы, каждый день задерживаюсь допоздна, вот только сегодня вырвалась…

— Я понимаю. Я потому и говорю, нехорошо, чтобы нас видели вместе.

Тут только я вспомнила ее слова, которые сперва пропустила мимо ушей.

— Но я то ничего не понимаю, Антонина Михайловна.

— Но вы же слышали, наверное. Мне сказала Шурочка… и я подумала — раз вы не приходите, значит, вы тоже решили, что лучше нам не видеться…

— Антонина Михайловна. Что сказала вам Шура? Почему нельзя, чтобы нас видели вместе? Я не приходила только потому, что мы переезжали от Морьки…

— Да, да, от этой ужасной Морьки…

— …переезжали и устраивались. И еще потому, что из-за предстоящей уборочной я завалена работой. Но я ничего не знаю. Скажите мне, пожалуйста.

— Вы не знаете? Правда? Хорошо, милая, я скажу вам. Видите ли, к Софье Игнатьевне — помните в нашем эшелоне ехали инженер один с женой? Пожилые люди? Их направили в соседнюю МТС. Так вот, Шурочка ездила в Волчиху за какой-то справкой и там встретила Софью Игнатьевну. А к ней приезжала сестра из Новосибирска. Она замужем за человеком из… ну, как теперь называется чека? Вот оттуда. Она сказала, что нам, репатриантам (мы, оказывается, называемся репатриантами) из Китая не следует часто встречаться и вообще держаться вместе. Это может быть истолковано… как что-то нехорошее. Софья Игнатьевна сказала об этом Шурочке, а та мне и остальным… Поэтому я считала…

— Господи, ерунда какая! Извините меня, Антонина Михайловна. Но ведь это же естественно, что мы хотим видеться со старыми знакомыми, с людьми, которых давно знаем, обмениваться с ними впечатлениями, помогать друг другу. Новых завести не так-то просто.

— Конечно, конечно. Я тоже сначала так думала. Но потом… вы не идете, ну я и решила, у вас дети, мама, вам нужно о них заботиться.

— Антонина Михайловна, я не верю Софье Игнатьевне и ее родственнице. Это не может быть официальным распоряжением. Никто ничего подобного нам не говорил. Почему же мы должны слушать каких-то незнакомых дам? Забудьте об этом. Я уверена, Иосиф Давыдович то же самое вам скажет. И, пожалуйста, приходите к нам. Мама будет очень рада, сидит целый день одна. И хворост вам девочки в два мига наберут и до дома донесут.

Она опять заплакала, поцеловала меня на прощанье и пошла домой. Пошла и я кривыми улочками села, окутанная густеющими сумерками, затаившимися, примолкнувшими и недоверчивыми.

Ночью я опять долго не спала, думала о том, что сказала мне Антонина Михайловна и почему-то мне все время вспоминался Саша в столярне, неотрывно следивший за мной и за Родионычем, прислушивавшийся к каждому нашему слову. Надо будет сходить к Марии Никаноровне, интересно слышала ли она об этом. Но, если это правда, как глупо, как ужасно глупо… И неприятно!

В воскресенье утром к нам зашла приятельница Эммы, тоже немочка Грета, жена знатного комбайнера Ильи Назарова.

— Вера Константиновна, айда со мной в Савеловское. Рыбки добудем. Мишка нам коня своего даст. Я первача возьму, а вы пару платков поцветастей прихватите. На обмен.

— Что это за Савеловское, Грета? Там что, рыбаки живут? К МТС не относится?

Она посмотрела на меня с веселым недоумением — такие взгляды я ловила каждый раз, когда обнаруживала непозволительное по здешним меркам невежество или наивность.

— СаВеловское-то? Ну, сами увидите. Инвалиды там живут, и бабы ихние.

Мы ехали в маленькой тележке, запряженной сытой гнедой лошадкой. Лошадка была ленивая и охотно переходила на трусцу, и тогда Грета, хлестнув ее вожжами, разражалась чудовищной бранью. Первый раз, услышав ее, я остолбенела, так не вязался поток искусно переплетенных между собой омерзительных, грубых слов с внешностью юной добродетельной немочки; что касается лошади, то такой разговор был, по-видимому, ей по душе. Помотав одобрительно головой, она ускоряла шаг и некоторое время бежала резво.

— Зачем вы так Грета? — не вытерпела я, наконец. — Вам это не подходит.