Дон Кихот

— Взгляните, сколько блестящих всадников скачет в погоне за супругами. Гремят трубы, звучат дульсайны, грохочут литавры и барабаны. Боюсь, что они догонят беглецов и приведут их обратно, прикрутив к хвосту их собственного коня, — какое это будет ужасное зрелище!

Увидев перед собой столько мавров и услышав такой грохот, Дон Кихот решил, что ему следует помочь беглецам. Он вскочил и громко закричал:

— Я не допущу, чтобы в моем присутствии была нанесена такая обида знаменитому рыцарю дону Гайферосу. Стой, подлый сброд! Не смей гнаться за ним, не то тебе придется иметь дело со мной.

И, перейдя от слов к делу, он обнажил свой меч, одним прыжком очутился у сцены и с невиданной яростью и быстротой стал осыпать ударами кукольных мавров. Он сбивал их с ног, снимал им головы, калечил и рассекал. Один раз он ударил наотмашь с такой силой, что если бы маэсе Педро не присел, съежившись, на корточки, Дон Кихот снес бы ему голову с такой же легкостью, как если бы она была из марципана. Маэсе Педро закричал:

— Остановитесь, ваша милость сеньор Дон Кихот! Опомнитесь! Ведь вы истребляете не живых мавров, а кукол, которые составляют все мое достояние. Горе мне, несчастному! Вы сделали меня нищим!

Но Дон Кихот ничего не слышал и не понимал. Он продолжал рубить плашмя, наотмашь, обеими руками. Через мгновение весь театр валялся на земле. Все ниточки были разорваны; куклы искрошены на куски, король Марсилий тяжело ранен, а у императора Карла Великого голова вместе с короной разрублена пополам. Все зрители пришли в смятенье, обезьяна удрала на крышу, студент испугался, паж перетрусил, — и даже Санчо Панса находился в величайшем страхе. (Когда буря прошла, он уверял, что никогда еще не видел своего господина в таком бешеном гневе.) Разгромив театр, Дон Кихот успокоился и произнес:

— Хотел бы я в эту минуту видеть перед собой всех тех, кто не верит и не хочет верить, что странствующие рыцари приносят великую пользу человечеству. Подумайте, что было бы со славным доном Гайферосом и прекрасной Мелисендрой, если бы я случайно не оказался здесь? Конечно, эти неверные собаки настигли бы их и подвергли всяческим унижениям. Итак, да здравствует странствующее рыцарство!

— В добрый час, пускай себе здравствует, — раздался жалобный голос маэсе Педро, — а только мне пришла пора помирать. Я так несчастен, что мне остается только сказать вместе с королем доном Родриго:

Был вчера страны владыкой,
А сегодня нет и башни,
Что своей назвать бы мог я.

Еще минуту тому назад я почитал себя властителем королей и императоров, в моих конюшнях стояли сотни лошадей, сундуки ломились от множества уборов, а теперь я разорен, унижен, беден и нищ. Но хуже всего, что удрала обезьяна: теперь я набегаюсь до кровавого пота, прежде чем залучу ее снова. И все это из-за безрассудной ярости сеньора рыцаря, утверждающего, что его призвание — защищать сирот, восстанавливать справедливость и совершать иные милосердные дела. Только меня одного не коснулось его великодушие. Но и за это должно возблагодарить господа, восседающего на небесном престоле. Видно, рыцарю Печального Образа было суждено лишить образа и подобия мои фигурки.

Слова маэсе Педро растрогали Санчо Пансу, и он сказал ему:

— Не плачь и не горюй, маэсе Педро, не надрывай моего сердца. Знай, что мой господин, Дон Кихот, — человек добрый и совестливый. Когда он поймет, какой нанес тебе убыток, он, наверное, вознаградит тебя да еще с лихвою.

— Я был бы вполне удовлетворен, если бы сеньор Дон Кихот заплатил мне за часть сломанных кукол. Тогда и совесть его милости была бы спокойна, ибо не может спасти свою душу тот, кто сокрушает чужое имущество, не возмещая убытков потерпевшему.

— Все это так, но я не понимаю, маэсе Педро, о каких убытках вы говорите, — спросил Дон Кихот.

— О каких убытках?! — воскликнул маэсе Педро. — А обломки, валяющиеся на этой твердой и бесплодной земле, кто разбросал их, как не ваша могучая рука? И кому, как не мне, принадлежали эти куклы? И разве не ими я кормился?

— Ну, — сказал Дон Кихот, — теперь я окончательно убедился, что преследующие меня волшебники показывают мне настоящих, живых людей, а затем превращают их во что им вздумается. Сеньоры, слушающие меня, говорю вам по чистой совести; все это представление показалось мне действительностью: Мелисендра — Мелисендрой, дон Гайферос — доном Гайферосом, Марсилий — Марсилием, Карл Великий — Карлом Великим. Вот почему я воспылал гневом и, чтобы выполнить свой долг странствующего рыцаря, решил выступить на защиту беглецов. Во имя этой благой цели я и совершил все, чему вы были свидетелями. Если же дело обернулось иначе, то виноват не я, а преследующие меня злодеи. Тем не менее, хотя я и не виновен в моей ошибке, я готов уплатить за причиненные убытки. Скажите, маэсе Педро, сколько вы просите за поломанные куклы, — я готов заплатить вам немедленно доброй кастильской монетой.

Маэсе Педро поклонился и сказал: