Дон-Кихот Ламанчский. Часть 1 (др. издание)

— Ваше преподобіе, отвтилъ каноникъ священнику: рыцарскія книги это сущая язва, по моему мннію, и хотя призрачный интересъ ихъ заставилъ меня въ свободныя минуты прочесть начало почти всхъ этихъ книгъ, тмъ не мене я никогда не ршался прочесть которую-нибудь изъ нихъ отъ доски до доски. Мн казалось, что съ небольшими измненіями въ нихъ описывается одно и тоже, и что въ этой книг нтъ ничего больше, какъ въ той и въ послдней найдется тоже, что въ первой. Мн кажется даже, что направленіе, замчаемое въ рыцарскихъ книгахъ, господствуетъ въ древнихъ сумазбродныхъ Милезіенскихъ басняхъ, стремившихся только развлекать, но не поучать — въ противоположность баснямъ апологическимъ, долженствовавшимъ развлекая поучать. Но если допустить, что единственная цль рыцарскихъ книгъ забавлять читателя, и въ такомъ случа, я, право, не понимаю, какъ он могутъ достигать даже одной этой цли своими нелпостями. Читая хорошую книгу, мы наслаждаемся той гармоніей и красотой, обаянію которыхъ невольно поддается наша душа, созерцая прекрасное на яву или въ воображеніи; но то, въ чемъ безобразіе идетъ объ руку съ презрніемъ всякихъ правилъ, не можетъ доставить наслажденія никому. А какую красоту, какую пропорціональность частей между собою и въ отношеніи въ цлому, можно найти въ басн, въ которой 16-лтняя двушка разскаетъ на двое высокаго, какъ башня, великана, точно онъ сдланъ изъ тста. На что похожи описанія этихъ битвъ, въ которыхъ, по словамъ историковъ ихъ, сражалось до милліона воиновъ; — если только съ ними сразился герой книги, тогда длать нечего, онъ, волей неволей, одной силой своей руки, долженъ разгромить милліонную рать. Какъ легко въ этихъ басняхъ видается въ объятія странствующаго рыцаря какая-нибудь наслдственная императрица или королева. Какой, сколько-нибудь развитый, умъ можетъ читать такой вздоръ, что по морю плыветъ, какъ корабль, подъ благопріятнымъ втромъ, цлая башня, наполненная рыцарями, что вечеромъ она отплываетъ отъ береговъ Ломбардіи, а къ утру пристаетъ къ землямъ Іоанна-индйскаго, или къ другимъ подобнымъ странамъ, о которыхъ ничего не говоритъ Птоломей и не имлъ понятія Марко-Паоло. Если мн скажутъ, что сочинители подобныхъ книгъ просто задались цлью выдумывать небывалыя и невозможныя событія, находя совершенно излишнимъ придерживаться сколько-нибудь истины, то все же я скажу, что вымыселъ тмъ прекрасне, чмъ мене кажется онъ вымышленнынъ, тмъ боле нравится, чмъ онъ правдоподобне. Онъ долженъ шевелить мысль читателя; долженъ быть воспроизведенъ такимъ образомъ, чтобы длая невозможное вроятнымъ, сглаживая уродливости и неровности, онъ заставлялъ бы читателя врить себ, удивляя и услаждая его. Ничего подобнаго нельзя встртить въ сочиненіяхъ автора, съ умысломъ уклоняющагося отъ природы и правды, то есть отъ того, что составляетъ главную силу художественнаго произведенія. Я не читалъ еще такой рыцарской книги, вс части которой составляли бы одно тло, въ которой средина соотвтствовала бы началу и конецъ отвчалъ началу и средин. Напротивъ того, творцы этихъ произведеній составляютъ ихъ изъ такихъ разнородныхъ и разрозненныхъ кусковъ, какъ будто нарочно хотятъ воспроизвести урода, а не стройный образъ. кром того, слогъ ихъ шероховатъ и грубъ; сцены любви не благопристойны, возносимые ими подвиги преувеличены, описанія битвъ растянуты и тяжелы, а путешествіи нелпы и сумазбродны; въ разговор просвчиваетъ вся умственная скудость ихъ авторовъ, лишенныхъ всякой художественной мры и искры живой творческой силы, а потому вполн достойныхъ быть изгнанными изъ любаго христіанскаго общества, какъ праздные и опасные люди». Священникъ, съ большимъ вниманіемъ выслушавъ каноника, счелъ его за умнаго человка, говорившаго глубокую истину, и отвтилъ ему, что вполн раздляя съ нимъ ненависть въ рыцарскимъ книгамъ, онъ сжегъ кучу рыцарскихъ книгъ Донъ-Кихота. При этомъ онъ подробно разсказалъ, какъ разбиралъ онъ книги Донъ-Кихота, какія казнилъ, какія помиловалъ. Каноникъ отъ души посмялся этому разсказу. — «Порицая немилосердо эти книги», замтилъ каноникъ, «я нахожу въ нихъ одно хорошее, именно канву: блестящія талантъ могъ бы развернуться и выказать себя на ней во всемъ блеск. Он представляютъ обширное поле, на которомъ перо можетъ двигаться совершенно свободно, описывая бури, кораблекрушенія, битвы и проч. Оно можетъ нарисовать великаго полководца, одареннаго всми талантами, необходимыми для того, чтобы стяжать воинскую славу: искуснаго, умнаго, проникающаго въ намренія непріятеля, умющаго краснорчиво убждать и разубждать своихъ солдатъ, мудраго и сдержаннаго въ совт, быстраго въ исполненіи, столь же стойкаго въ оборон, какъ стремительнаго въ нападеніи. Писатель можетъ разсказывать здсь поперемнно то какое-нибудь трагическое происшествіе, то веселое и неожиданное; въ одномъ мст онъ можетъ оплакать благородную, умную, красивую женщину, въ другомъ мужественнаго и благороднаго христіанина, противопоставляя ему какого-нибудь невжду фанфарона; въ третьемъ изобразить храбраго и сострадательнаго принца, щедрость великодушныхъ властителей и врность преданныхъ имъ вассаловъ. Въ подобномъ сочиненіи писатель можетъ поперемнно выказываться астрономомъ, географомъ, музыкантомъ, государственнымъ человкомъ, даже волшебникомъ, если захочетъ и ему представится удобный случай къ тому. Онъ можетъ послдовательно изобразить искусство Улисса, набожность Энея, мужество Ахиллеса, несчастія Гектора, измну Сонона, дружбу Эураліи, щедрость Александра, мужество Цезаря, великодушіе Траяна, самоотверженность Зопира, благоразуміе Катона, наконецъ, всевозможныя достоинства, образующія совершеннаго героя, все равно, надлитъ ли онъ ими одного человка или нсколькихъ. И если подобное сочиненіе будетъ умно задумано, написано чистымъ, пріятнымъ слогомъ и приблизится на сколько это возможно къ истин, тогда данная автору канва украсится разнородными и драгоцнными узорами, и сочиненіе его представитъ столько красотъ, что оно достигнетъ высочайшей степени совершенства, до которой можетъ возвыситься поэтическое произведеніе, предназначенное, услаждая, — поучать читателя. Свобода, предоставляемая писателю въ созданіи и развитіи подобнаго рода произведеній, даетъ возможность ему непремнно являться въ нихъ лирикомъ, эпикомъ, трагикомъ, комикомъ, соединяя въ себ вс красоты пріятной и сладкой науки поэзіи и краснорчія, потому что эпопея можетъ быть написана прозой такъ же удобно, какъ и стихами,