Дон-Кихот Ламанчский. Часть 1

— Въ такомъ случаѣ путь вашъ лежитъ прямо черезъ мою деревню, отвѣчалъ священникъ; оттуда вы отправитесь въ Картагену, гдѣ съ помощью Божіей, можете сѣсть на корабль; и я полагаю, что при попутномъ вѣтрѣ, спокойномъ морѣ и безоблачномъ небѣ, вы можете лѣтъ черезъ девять быть въ виду большаго озера Меонскаго, то есть Палусъ Меогладскаго, отстоящаго на сто дней пути отъ царства вашего высочества.

— Вы, кажется, немного ошибаетесь, отвѣчала принцесса; я покинула свое царство не болѣе двухъ лѣтъ тому назадъ, плыла безъ попутнаго вѣтра, и однако успѣла, въ теченіи этого времени, найти рыцаря Донъ-Кихота Ламанчскаго, громъ славы котораго поразилъ слухъ мой, какъ только ступила я на землю Испаніи. Молва о безпримѣрныхъ подвигахъ его побудила меня отыскать этого рыцаря и поручить себя и мое правое дѣло мужеству его непобѣдимой руки.

— Довольно, довольно, принцесса, воскликнулъ Донъ-Кихотъ, прервите, ради Бога, ваши похвалы — я врагъ всякой дести; и если вы даже не хотите льстить мнѣ, то все же эти хвалебныя слова звучатъ непріятно у меня въ ушахъ. Я вамъ скажу одно: мужественъ ли я или нѣтъ, я буду служить вамъ, до конца дней моихъ, тѣмъ количествомъ мужества, которымъ обладаю; и довольно объ этомъ. Теперь мнѣ хотѣлось бы узнать, что привело сюда господина лиценціанта, одного, безъ всякой прислуги, и такъ легко одѣтаго, что я просто испугался.

— Я коротко отвѣчу вамъ на это — сказалъ священникъ. Я и общій нашъ другъ цирюльникъ, синьоръ Николай, отправляемся въ Севилью получить не маленькія деньги — тысячъ шестьдесять піастровъ — присланныя мнѣ однимъ моимъ родственникомъ, уѣхавшимъ нѣсколько лѣтъ тому назадъ въ Индію. Вчера на насъ напали здѣсь четыре вора и обобрали, буквально, до самой бороды, такъ что господинъ цирюльникъ принужденъ былъ нацѣпить себѣ фальшивую бороду, а вотъ этого господина (онъ указалъ на Карденіо), они раздѣли до нага. Но что всего интереснѣе, говорятъ, будто это были каторжники, освобожденные какимъ-то, особеннаго рода, храбрецомъ, который, не устрашившись ни коммисара, ни сопровождавшей арестантовъ стражи, отпустилъ всѣхъ ихъ на волю. Господинъ этотъ, должно быть, полуумный или величайшій злодѣй, безъ души и совѣсти; иначе онъ не рѣшился бы впустить волка въ стадо овецъ, лисицу въ курятникъ и напустить шершеня на медъ. Онъ попралъ правосудіе, возсталъ противъ своего короля, указомъ котораго онъ такъ явно пренебрегъ, отнялъ у галеръ работающія на нихъ силы и разбудилъ, давно уже отдыхавшую, святую Германдаду. Словомъ, онъ рѣшился погубить свою душу, не вознаградивъ ничѣмъ своего тѣла.

Нужно замѣтить, что Санчо разсказалъ передъ тѣмъ священнику извѣстное происшествіе съ каторжниками, изъ котораго господинъ его вышелъ съ такою славою; поэтому-то священникъ и упомянулъ о немъ, желая узнать, что отвѣтитъ Донъ-Кихотъ. При каждомъ словѣ священника несчастный рыцарь мѣнялся въ лицѣ и не дерзалъ объявить, что это онъ освободилъ братію, отправлявшуюся на галеры. «Вотъ», продолжалъ между тѣмъ священникъ, «какого рода молодцы обобрали насъ вчера до нитки. И да проститъ Господь, въ своемъ безграничномъ милосердіи, тому, это не допустилъ ихъ претерпѣть заслуженнаго ими наказанія».

Глава XXX

— А знаетъ-ли, ваша милость, сказалъ священнику Санчо, кто это отличился такъ? мой господинъ; хоть я и просилъ его тогда подумать о тонъ, что намѣревается онъ дѣлать; говорилъ ихъ милости, что освобождать мошенниковъ, осужденныхъ за свои плутни работать на галерахъ, значитъ принимать на свою душу великій грѣхъ.

— Болванъ! воскликнулъ Донъ-Кихотъ; развѣ обязаны странствующіе рыцари, встрѣчая на большихъ дорогахъ несчастныхъ, униженныхъ и закованныхъ въ цѣпи справляться о томъ, за что ихъ заковали: за добродѣтели или за плутни? Дѣло рыцаря пособить имъ, обращая вниманіе только на ихъ бѣдствія, а не на ихъ преступленія. Я встрѣтилъ несчастныхъ, прикованныхъ къ одной цѣпи, и сдѣлалъ то, что долженъ былъ сдѣлать, какъ рыцарь, а что будетъ послѣ, мнѣ до этого дѣла нѣтъ. И тому, кто вздумалъ бы возражать мнѣ на это, кромѣ почтеннаго господина лиценціанта, котораго священный самъ я вполнѣ уважаю; я бы отвѣтилъ, что онъ ничего не смыслитъ въ обязанностяхъ рыцаря и доказалъ бы это ему мечемъ или копьемъ, пѣшій или верхомъ, или какъ ему тамъ угодно бы было. Сказавши это, Донъ-Кихотъ укрѣпился на стременахъ и надвинулъ шлемъ на самые глаза; цирюльничій же тазъ, принимаемый имъ за шлемъ Мамбрена, онъ возилъ привязаннымъ въ арчаку своего сѣдла, въ ожиданіи того времени, когда онъ исправитъ его и уничтожитъ слѣды, оставленные на немъ грубыми руками освобожденныхъ имъ каторжниковъ.