Дон-Кихот Ламанчский. Часть 2

— Это мой оселъ; чтобы не называть его осломъ, я называю его сѣрякомъ, отвѣчалъ Санчо. Пожаловавъ сюда въ замовъ, я просилъ вотъ эту госпожу дуэнью позаботиться о немъ, но госпожа дуэнья изволила разгнѣваться и раскраснѣться какъ ракъ, словно я попрекнулъ ее старостью или невзрачностью; и, однако, дуэньѣ, я полагаю, приличнѣе заботиться объ ослахъ, чѣмъ торчать въ салонахъ. Мать моя, Богородице! попалась бы вотъ этакая дуэнья на зубовъ одному гидальго — земляку моему; охъ, бѣда, какъ онъ не жаловалъ ихъ.

— Видно такой же невѣжа былъ, какъ ты, воскликнула донна Родригезъ; еслибъ онъ былъ настоящій дворянинъ, то возносилъ-бы ихъ выше лунныхъ роговъ.

— Довольно, довольно, прервала герцогиня; замолчите донна Родригезъ и успокойся Санчо. Осла я беру на свое попеченіе и, какъ возлюбленное чадо Санчо, помѣщаю его въ мою душу.

— Помѣстите его лучше въ конюшню, отвѣтилъ Санчо; не съ нашимъ рыломъ лѣзть въ вашу душу, и я соглашусь помѣститься тамъ хоть на одну минуту такъ же, какъ на то, чтобъ меня пырнули ножемъ. Пускай себѣ говоритъ мой господинъ, что въ дѣлѣ вѣжливостей лучше перелить черезъ край, чѣмъ не долить, я все не полагаю, что въ вѣжливостяхъ къ осламъ нужно соблюдать мѣру.

— Отведи его въ такомъ случаѣ въ твои владѣнія, отвѣтила герцогиня; тамъ ты можешь даже пенсіонъ ему назначить.

— Не смѣйтесь, сіятельная герцогиня, отвѣтилъ Санчо; на моихъ глазахъ больше двухъ ословъ подѣлались губернаторами, и если я тоже стану губернаторомъ, такъ это будетъ совсѣмъ не новое дѣло.

Отвѣтъ этотъ возвратилъ герцогинѣ прежнюю веселость. Отправивъ спать своего собесѣдника, она поспѣшила передать мужу свой разговоръ съ Санчо; послѣ чего герцогъ и герцогиня задумались о томъ, какую бы устроить съ Донъ-Кихотомъ мистификацію въ духѣ рыцарскихъ исторій; и они устроили ему, какъ мы вскорѣ увидимъ, нѣсколько мистификацій, такъ ловко задуманныхъ и исполненныхъ, что онѣ, безспорно, должны быть отнесены къ числу лучшихъ приключеній, описываемыхъ въ этой большой исторіи.

Глава XXXIV

Герцогъ и герцогиня находили невыразимое удовольствіе въ разговорѣ Донъ-Кихота и Санчо. Герцогиню въ особенности удивляла наивность Санчо, повѣрившаго, безъ всякаго затрудненія, что Дульцинея Тобозская дѣйствительно очарована, тогда какъ въ сущности онъ оставался однимъ очарователемъ ея и виновникомъ всего этого дѣла. Рѣшившись сыграть съ Донъ-Кихотомъ нѣсколько мистификацій во вкусѣ рыцарскихъ приключеній, хозяева замка воспользовались разсказомъ о Монтезиносской пещерѣ, и отдавши точныя приказанія своимъ людямъ о томъ, что каждому изъ нихъ слѣдовало дѣлать, — отправились, недѣлю спустя, съ Донъ-Кихотомъ на большую охоту, въ сопровожденіи столькихъ собакъ и такой свиты, какою въ состояніи окружать себя только коронованные принцы. Донъ-Кихоту предложили охотничье платье, а Санчо дали камзолъ изъ самаго тонкаго зеленаго сукна. Рыцарь отказался надѣть предложенное ему платье, подъ тѣмъ предлогомъ, что ему предстоитъ вскорѣ опять приняться за тяжелую службу подъ оружіемъ, и ему нельзя возить съ собою цѣлаго гардероба. Санчо же взялъ платье безъ всякихъ отговорокъ, намѣреваясь продать его при первомъ удобномъ случаѣ.