Дон-Кихот Ламанчский. Часть 2

— Клянусь Богомъ! воскликнулъ Санчо, вы правы, ваша свѣтлость, и если-бы у меня было хоть двѣ капли здраваго смысла, я давно бы уже разстался съ моимъ господиномъ. Но, что дѣлать, такова судьба моя, я долженъ слѣдовать за нимъ. Мы съ нимъ земляки; я очень люблю его, ѣмъ его хлѣбъ, онъ человѣкъ благодарный, хорошо вознаграждаетъ меня за мою службу, подарилъ мнѣ ослятъ и по всему этому я человѣкъ вѣрный. Поэтому-то, ваша свѣтлость, ничто не разлучитъ насъ съ нимъ, кромѣ того заступа, который приготовитъ намъ одинаковую постель. Если вашему величію не угодно пожаловать мнѣ островъ, что-жъ? — на то значитъ воля Господня, и это можетъ быть послужитъ къ моему спасенію. Какъ я ни глупъ, я понялъ однако, почему это говорится «для его бѣды даны крылья муравью». Очень можетъ статься, что Санчо оруженосецъ скорѣе попадетъ на небо, чѣмъ Санчо губернаторъ; у насъ дѣлаютъ такіе же хорошіе хлѣба, какъ во Франціи, и ночью всѣ кошки сѣры; тотъ не совсѣмъ счастливъ, это не успѣлъ позавтракать до двухъ часовъ ночи; нѣтъ такого желудка, который былъ бы на вершокъ шире другого, и котораго нельзя было бы не наполнить сѣномъ и соломой; Господь призрѣваетъ птичекъ полевыхъ. и четыре аршина толстаго куенскаго сукна согрѣваютъ лучше четырехъ аршинъ тонкаго сеговійскаго: одинаковымъ путемъ выходитъ на свѣтъ и отходитъ поденьщикъ и принцъ, и тѣло папы занимаетъ въ землѣ столько же мѣста, какъ тѣло послѣдняго причетника, хотя одинъ не въ примѣръ больше другаго, но когда приходится влезать въ гробъ, тогда мы торопимся, тѣснимся, перемѣшиваемся, или лучше сказать, насъ торопятъ, тѣснятъ, перемѣшиваютъ, не спрашивая угодно ли это намъ или нѣтъ, а за тѣмъ до свиданія, добраго вечера. Если вашей свѣтлости не угодно пожаловать мнѣ островъ, какъ дураку, я съумѣю, какъ умникъ, отказаться отъ него. Не все то золото, что блеститъ, и слышалъ я, будто Вамбу оторвали отъ телѣги съ волами, чтобы возвести на испанскій престолъ, а короля Родриго извлекли изъ багряницъ и нѣги, чтобы предать на съѣденіе ужамъ, если только не вретъ одна старая романская пѣсня.

— Какъ вретъ? перебила дона-Родригезъ, слушавшая вмѣстѣ съ другими Санчо; когда въ этой пѣснѣ поется, что короля Родрига живаго опустили въ ровъ, наполненный ящерицами и змѣями, и чрезъ два дня онъ проговорилъ оттуда медленнымъ и жалостнымъ голосомъ: «онѣ пожираютъ меня, онѣ ѣдятъ меня черезъ то мѣсто, которымъ я наиболѣе грѣшилъ» И не мудрено, если этотъ господинъ желаетъ лучше остаться мужикомъ, чѣмъ стать королемъ, котораго должны будутъ пожрать разные гады.

Герцогиня разсмѣялась наивности своей дуэньи, и изумленная поговорками и пословицами Санчо, сказала ему: «Санчо, я полагаю, долженъ знать, что когда рыцарь обѣщаетъ что-нибудь, онъ всегда сдерживаетъ свое обѣщаніе, хотя бы это стоило ему жизни. Итакъ какъ герцогъ, господинъ мой и мужъ, тоже рыцарь, хотя и не странствующій, поэтому онъ дастъ Санчо обѣщанный островъ, на перекоръ зависти и злобы цѣлаго свѣта. Пусть же Санчо не падаетъ духомъ, и въ ту минуту, когда онъ будетъ наименьше ожидать, онъ увидитъ себя возсѣдающимъ на тронѣ своего острова; если только не захочетъ промѣнять его на другой болѣе блестящій. Я только попрошу Санчо хорошо управлять своими подданными, потому что это все честный народъ благородной крови.

— Просить меня объ этомъ не для чего, отвѣтилъ Санчо; отъ природы я человѣкъ сострадательный и очень жалостливъ къ людямъ бѣднымъ, а кто мѣситъ тѣсто, тому не искать закваски. Но только клянусь моимъ святымъ патрономъ, меня не провести фальшивыми костями! я старая собака, знаю когда глаза протереть — и тумана не позволю напустить на себя, потому что чувствую, гдѣ давитъ меня сапогъ. Хорошему человѣку открыта моя дверь и протянута моя рука, а злому не будетъ отъ меня ни дна, ни покрышки. Что же касается управленія, то тутъ я полагаю, все дѣло въ началѣ; очень можетъ быть, что черезъ двѣ недѣли я стану смыслить въ управленіи больше, чѣмъ въ своемъ полѣ, на которомъ я родился и вскормился.