Дон-Кихот Ламанчский. Часть 2

— Но, другъ мой, Санчо, сказалъ герцогъ, если ты не смягчишься, какъ свѣжая груша, простись тогда съ островомъ; не могу же я послать своимъ островитянамъ такаго жестокаго, каменнаго губернатора, котораго не трогаютъ ни слезы несчастной красавицы, ни мольбы волшебника, ни могущество мудреца. Одно изъ двухъ, Санчо: или ты самъ себя выпори, или тебя выпорятъ, или повторяю тебѣ: простись съ губернаторствомъ.

— Ваша свѣтлость, господинъ герцогъ, не дадите ли вы мнѣ двухъ дней на размышленіе? отвѣтилъ Санчо.

— Нѣтъ, нѣтъ, сказалъ Мерлинъ; здѣсь, на этомъ самомъ мѣстѣ, въ эту самую минуту, ты долженъ объявить свое рѣшеніе. Или Дульцинея возвратится въ Монтезиносскую пещеру, въ образѣ грубой крестьянки, или въ настоящемъ видѣ — ея отвезутъ въ елисейскія поля, гдѣ она станетъ ожидать твоего искупительнаго бичеванія.

— Мужайся, Санчо, заговорила герцогиня; отблагодари твоего господина, какъ слѣдуетъ за хлѣбъ, который ты ѣлъ, служа у него; отблагодари достойно этого рыцаря, предъ которымъ мы всѣ должны благоговѣть за его рыцарскій характеръ и великіе подвиги. Согласись, любезный мой оруженосецъ, на это бичеванье, и пусть остается чортъ для чорта и страхъ для труса; вѣдь самая злая судьба разбивается о мужественное сердце, это, вѣроятно, извѣстно тебѣ, не хуже чѣмъ мнѣ.

Не отвѣчая за слова герцогини, Санчо сказалъ, обернувшися къ Мерлину: «господинъ Мерлинъ! приходившій сюда чортъ вѣстовщикъ приглашалъ моего господина, отъ имени рыцаря Монтезиноса ожидать его здѣсь; онъ говорилъ, что этотъ рыцарь хочетъ открыть моему господину средство разочаровать Дульцинею, почему же мы до сихъ поръ не видѣли никакихъ Монтезиносовъ?

— Санчо, отвѣтилъ Мерлинъ, этотъ чортъ величайшая бестія и негодяй. Это я, а не рыцарь Монтезиносъ, и не отъ рыцаря Монтезиноса, а отъ самого себя, посылалъ его искать твоего господина; рыцарь же Монтезиносъ остался въ своей пещерѣ, ожидая времени, когда кончится его очарованіе. Если ему есть дѣло до васъ, или вамъ до него, въ такомъ случаѣ я приведу его къ вамъ куда и когда вамъ будетъ угодно. Но теперь, Санчо, соглашайся на предложенне тебѣ бичеваніе; повѣрь мнѣ: оно послужитъ въ пользу душѣ твоей и тѣлу. Душѣ — потому, что дастъ ей возможность высказывать свое христіанское милосердіе; тѣлу — потому, что, какъ мнѣ извѣстно, ты человѣкъ полнокровный, и тебѣ очень бы не мѣшало пустить себѣ немного крови.

— Довольно докторовъ на свѣтѣ и безъ волшебниковъ, отвѣчалъ Санчо. Но, что дѣлать? такъ какъ всѣ пристаютъ ко мнѣ, такъ ужь куда не шло: — соглашаюсь дать себѣ три тысячи триста плетей, но только съ условіемъ, что сдѣлаю это когда мнѣ будетъ угодно, не назначая никакого срока, обѣщаю только расквитаться съ этимъ долгомъ, какъ можно скорѣе. Пусть свѣтъ скорѣе насладятся красотою госпожи Дульцинеи Тобозской, потому что она, ей Богу, очень красива; я думалъ, она совсѣмъ не такая. Да кромѣ того, вотъ что: я могу бить себя не до крови, и если перепадутъ такіе удары, которые только сгонятъ съ меня мухъ, такъ они все-таки пойдутъ въ счетъ. А чтобы я какъ-нибудь не ошибся въ счетѣ, такъ всезнающій господинъ Мерлинъ пусть самъ потрудится считать и увѣдомить меня, если я не добью или перебью себя.

— Если ты перебьешь себя, такъ объ этомъ не въ чему будетъ увѣдомлять тебя, отвѣтилъ Мерлинъ; какъ только ты отсчитаешь себѣ ровно столько ударовъ, сколько тебѣ назначено, несравненная Дульцинея Тобозская будетъ уже разочарована, и прійдетъ поблагодарить своего избавителя за его доброе дѣло. Поэтому, Санчо, не безпокойся о томъ, чтобы тебѣ не случилось какъ-нибудь перебить себя; Господь оборони меня обманывать кого-бы то ни было, даже волосокъ на головѣ.

— Ну, такъ и быть соглашаюсь на бичеваніе, воскликнулъ Санчо, только съ назначенными мною условіями.

При послѣднихъ словахъ своего оруженосца, Донъ-Кихотъ кинулся къ нему на шею и разцѣловалъ его въ лобъ и щеки, а герцогъ, герцогиня и вся свита являли живѣйшіе знаки радости, при видѣ такой счастливой развязки; въ лѣсу, между тѣмъ, заиграла опять музыка и раздались выстрѣлы. Прекрасная Дульцинея поклонилась на прощаніе герцогу и герцогинѣ, низко присѣла передъ Санчо, и колесница уѣхала въ то время, когда на небѣ занималась уже румяная, смѣющаяся заря. Привѣтствуя ее, пробуждавшіеся цвѣты распускали свои стебли, и, журча поверхъ бѣлосѣрыхъ каменьевъ, прозрачные ручьи катили въ море, какъ должную дань, свои хрустальныя воды. Улыбнувшаяся земля, заалѣвшее небо, прозрачный воздухъ, чистый свѣтъ, все возвѣщало пришествіе дня; разcтилаясь уже по одеждамъ авроры, онъ обѣщалъ быть тихимъ и прекраснымъ. Довольные результатами охоты, герцогъ и герцогиня возвратились въ замокъ, намѣреваясь продолжать свои мистификаціи съ Донъ-Кихотомъ, развлекавшія ихъ болѣе всякаго другаго удовольствія.

Глава XXXVI