Дон-Кихот Ламанчский. Часть 2

Любовь! любовь! она сдвигаетъ
Съ основъ ихъ праздныя сердца
И въ нѣгу, въ лѣнь ихъ погружаетъ,
И ихъ волнуетъ безъ конца.
Но воли пламени не давши,
Иголку въ руки дѣва взявши,
Въ трудѣ находитъ исцѣленье
Отъ мукъ любви. Бываетъ, нѣтъ сомнѣнья,
Влюбить въ себя проѣзжій гость успѣетъ
Хозяйку, и въ ней страсть зажжетъ,
Но чтожь? подъ вечеръ сердце заболѣетъ,
А къ утру и пройдетъ.
Отпечатлѣвъ въ душѣ моей
Всецѣло образы Дульцинеи,
И я останусь вѣренъ ей
И буду жить, дышать лишь ею.

Когда Дон-Кихотъ, — пѣсню его слушали герцогъ, герцогиня, Альтизидора и нѣкоторыя другія лица, жившія въ замкѣ — пропѣлъ послѣдній куплетъ, въ ту минуту съ передовой галлереи, возвышавшейся прямо надъ окномъ его спальни, спустили веревку съ сотнею колокольчиковъ и потомъ открыли огромный мѣшокъ, наполненный нотами съ привязанными въ хвостамъ ихъ погремушками. Звонъ колокольчиковъ и мяуканье котовъ испугали даже герцога и герцогиню, устроившихъ эту шутку; Донъ-Кихотъ же почувствовалъ, что у него волосы становятся дыбомъ. Къ довершенію несчастія, судьбѣ угодно было, чтобы два или три кота вспрыгнули въ нему въ окно и, какъ угорѣлые, стали метаться у него въ комнатѣ; — видя и слыша все это, можно было подумать, что тутъ расшалились сами черти. Отыскивая мѣсто, чрезъ которое они могли-бы выпрыгнуть на дворъ, коты потушили свѣчи, освѣщавшія спальню рыцаря, а между тѣмъ веревка съ колокольчиками не переставала подыматься и опускаться, и пробужденная этимъ трезвономъ дворня герцога, не зная въ чемъ дѣло, пришла въ неописанный ужасъ.

Донъ-Кихотъ между тѣмъ всталъ съ кресла и, вооружившись мечомъ, принялся наносить страшные удары по окну, крича во все горло: «прочь, злые волшебники! вонъ, презрѣнные колдуны! Я — Донъ-Кихотъ Ламанчскій, противъ котораго безсильны всѣ ваши злыя ухищренія». Обратившись потомъ къ метавшимся изъ угла въ уголъ котамъ, онъ нанесъ имъ нѣсколько ударовъ мечомъ. Кинувшись въ окну, коты выпрыгнули въ него, но одинъ изъ нихъ, почувствовавъ за себѣ мечь Донъ-Кихота, бросился на него, вцѣпился ему въ носъ когтями и зубами; боль, почувствованная при этомъ Донъ-Кихотомъ, заставила его пронзительно крикнуть. Услышавъ этотъ крикъ, герцогъ и герцогиня догадались въ чемъ дѣло и поспѣшно прибѣжавъ въ комнату Донъ-Кихота, которую они отворили находившимся у нихъ другимъ ключемъ, увидѣли, какъ несчастный рыцарь, выбиваясь изъ силъ, отрывалъ кота отъ своего лица. Въ ту же минуту принесли свѣчи, прекрасно освѣтившія картину яростной битвы Донъ-Кихота съ котомъ. Герцогъ кинулся разнять сражавшихся, но Донъ-Кихотъ воскликнулъ: «пусть никто не мѣшается; пусть меня оставятъ одинъ на одинъ съ этимъ демономъ, съ этимъ колдуномъ, съ этимъ волшебникомъ. Я покажу ему, кто такой Донъ-Кихотъ Ламанчскій». Не обращая никакого вниманія на эти угрозы, котъ продолжалъ царапать и кусать рыцаря; но герцогъ успѣлъ, наконецъ, схватить и выбросить его за окно. Освобожденный отъ своего врага, Донъ-Кихотъ остался съ лицомъ, исколотымъ, какъ рѣшето, и носъ его чувствовалъ себя въ очень незавидномъ состояніи; но пуще всего рыцаря печалило то, что ему не дали самому окончить эту, такъ удачно начатую имъ, битву съ злымъ волшебникомъ.

Послѣ всего этого принесли цѣлебное масло, и Альтизидора сана своими бѣлыми руками покрыла лицо Донъ-Кихота компресами. Прикладывая ихъ, она тихо сказала ему: «всѣ эти несчастія ниспосылаются тебѣ, безжалостный рыцарь, въ наказаніе за твою холодность и твое упрямство. Дай Богъ, чтобы оруженосецъ твой, Санчо, забылъ отхлестать себя и столь любимая тобою Дульцинея никогда не была бы разочарована, чтобы при жизни моей ты не раздѣлилъ съ нею брачнаго ложа». На эти страстныя рѣчи Донъ-Кихотъ не отвѣтилъ ни слова; онъ только глубоко вздохнулъ и поблагодарилъ потомъ герцога и герцогиню за ихъ вниманіе, увѣряя, что вся эта сволочь: волшебники, коты и колокольчики нисколько не испугали его, и если онъ благодаритъ своихъ сіятельныхъ хозяевъ, то только за ихъ желаніе поспѣшить къ нему на помощь. Благородные хозяева оставили, наконецъ, своего гостя, опечаленные дурнымъ исходомъ затѣянной ими шутки. Они никогда не думали, чтобы Донъ-Кихотъ такъ дорого поплатился за нее и былъ принужденъ провести въ постели пять сутокъ, въ продолженіе которыхъ съ нимъ случилось другое, болѣе интересное приключеніе; но историкъ не хочетъ разсказывать его теперь, желая возвратиться къ Санчо-Пансо, явившемуся такимъ милымъ и мудрымъ на своемъ губернаторствѣ.

Глава XLVII