Дон-Кихот Ламанчский. Часть 2

Между тѣмъ, Ахьтизидора усѣлась на верху катафалка и въ ту же минуту заиграли трубы, сливаясь съ звуками флейтъ и возгласами всѣхъ присутствовавшихъ, привѣтствовавшихъ воскресеніе дѣвы кликами: «да здравствуетъ Альтизидора, да здравствуетъ Альтизидора»! Герцогъ и герцогиня встали съ своихъ мѣстъ вмѣстѣ съ Миносомъ и Родомонтомъ и отправились съ Донъ-Кихотомъ и Санчо поднять изъ гроба Альтизидору. Притворяясь пробуждающейся отъ тяжелаго сна, Альтизидора поклонилась герцогу, герцогинѣ, двумъ королямъ и искоса взглянувъ на Донъ-Кихота сказала ему: «да проститъ тебѣ Богъ, безчувственный рыцарь, твою жестокость, отправившую меня на тотъ свѣтъ, гдѣ я пробыла, какъ мнѣ кажется, болѣе тысячи лѣтъ. Тебя же, добрѣйшій оруженосецъ на свѣтѣ, благодарю, благодарю за эту жизнь, которую ты возвратилъ мнѣ, и въ благодарность дарю тебѣ шесть рубахъ моихъ; сдѣлай изъ нихъ полдюжины сорочекъ себѣ; если рубахи эти не новы, по крайней мѣрѣ, онѣ чисты.» Въ благодарность за это, Санчо на колѣняхъ, съ обнаженной головой, держа въ рукахъ своихъ митру, поцѣловалъ руку Альтизидорѣ. Герцогъ велѣлъ снять съ него митру и пылающее покрывало и возвратить ему его шапку и камзолъ, но Санчо попросилъ герцога отдать ему покрывало и митру на память о такомъ чрезвычайномъ событіи. Старая и неизмѣнная покровительница Санчо, герцогиня, подарила ему мантію и митру, послѣ чего герцогъ велѣлъ прибрать со двора эстрады и катафалки и отвести Донъ-Кихота и Санчо въ знакомый имъ покой.

Глава LXX

Санчо провелъ эту ночь, противъ своего желанія, въ одной комнатѣ съ Донъ-Кихотомъ, чего ему, правду сказать, вовсе не хотѣлось: онъ зналъ, что рыцарь не дастъ ему всю ночь сомкнуть глазъ своими вопросами и отвѣтами, а между тѣмъ онъ не чувствовалъ ни малѣйшей охоты говорить; боль отъ недавнихъ бичеваній бичевала его до сихъ поръ и сковывала ему языкъ. И онъ согласился бы лучше провести эту ночь одинъ въ пастушьемъ шалашѣ, чѣмъ ночевать въ пышномъ покоѣ вмѣстѣ съ кѣмъ бы то ни было. И боялся онъ не напрасно. Не успѣлъ онъ лечь въ постель, какъ Донъ-Кнхотъ сказалъ ужъ ему: «Что думаешь ты, Санчо, о происшествіи этой ночи? Какова должна быть сила любовнаго отчаянія, если — ты видѣлъ это собственными глазами, — оно убило Альтизидору, умершую не отъ яда, не отъ стрѣлы, не отъ меча, а только отъ моего равнодушія».

— Чтобъ чортъ ее побралъ, отвѣтилъ Санчо, чтобы околѣла она, какъ и когда ей угодно и оставила бы меня въ покоѣ, потому что никогда я не воспламенялъ и не отталкивалъ ее. И право не понимаю и не могу понять я, такое отношеніе имѣетъ исцѣленіе этой взбалмошной дѣвки съ бичеваніемъ Санчо Павсо. Теперь я начинаю ясно видѣть, что есть въ этомъ мірѣ очарователи и очарованія, и да освободитъ меня отъ нихъ Богъ, потому что самъ я не могу освободить себя. А пока, дайте мнѣ, ради Бога, спать и не спрашивайте меня больше ни о чемъ, если вы не хотите, чтобы я выпрыгнулъ изъ окна головой внизъ.

— Спи, другъ Санчо, сказалъ ему Донъ-Кихотъ, если только боль отъ щипаній, щелчковъ и колотій позволитъ тебѣ заснуть.

— Никакая боль не сравнится съ тѣмъ стыдомъ, который беретъ меня, когда я подумаю, что меня щелкали дуэньи, провалиться бы имъ сквозь землю. Но дайте же мнѣ, ради Бога, спать, ваша милость, потому что сонъ облегчаетъ всякія страданія.

— Аминь, проговорилъ Донъ-Кихотъ, спи съ Богомъ.