Дон-Кихот Ламанчский. Часть 2

Съ послѣднимъ словомъ путешественники наши пришпорили коней и часовъ около двухъ пополудни пріѣхали въ домъ донъ-Діего, котораго герой нашъ назвалъ рыцаремъ зеленаго плаща.

Глава XVIII

На воротахъ большаго, какъ это обыкновенно бываетъ въ деревняхъ, дома донъ-Діего было высѣчено оружіе изъ необдѣланнаго камня; на самомъ же дворѣ помѣщался погребъ, и у входа въ него расположены были кругами глиняныя кружки для храненія вина. Такъ какъ эти кружки приготовляются въ Тобозо, поэтому онѣ тотчасъ же пробудили въ Донъ-Кихотѣ воспоминаніе о его очарованной дамѣ, и, не обращая вниманія ни на слова свои, ни на слушателей, онъ съ тяжелымъ вздохомъ, воскликнулъ: «о, безцѣнный кладъ, открытый на мое несчастіе! прелестный и веселый, когда это было угодно Творцу! О, кружки тобозскія, напомнившія мнѣ объ этомъ безцѣнномъ кладѣ моей горькой скорби!» Восклицанія эти услышалъ студентъ-поэтъ, сынъ донъ-Діего, вышедшій вмѣстѣ съ своею матерью встрѣтить гостя, который изумилъ ихъ своимъ страннымъ видомъ. Сошедши съ коня, Донъ-Кихотъ поспѣшилъ съ изысканной вѣжливостью къ хозяйкѣ попросить позволенія поцаловать ея руки.

— Позвольте представить вамъ и попросить васъ принять съ вашимъ обычнымъ радушіемъ странствующаго рыцаря Донъ-Кихота Ламанчскаго, одного изъ самыхъ мужественныхъ и скромныхъ рыцарей въ мірѣ, сказалъ ей мужъ, представляя Донъ-Кихота.

Жена его, донна-Христина, чрезвычайно радушно и мило приняла рыцаря. Донъ-Кихотъ предлагалъ ей свои услуги въ самыхъ вѣжливыхъ выраженіяхъ, послѣ чего, почти съ тѣми же церемоніями представился студенту, которому онъ показался человѣкомъ умнымъ и милымъ.

Здѣсь историкъ описываетъ со всѣми подробностями домъ донъ-Діего, представляя такимъ образомъ вѣрную картину дома богатаго испанскаго помѣщика. Но переводчикъ счелъ за лучшее пройти эти подробности молчаніемъ, потому что онѣ не вполнѣ соотвѣтствуютъ главному предмету, находя, что исторія эта почерпаетъ больше силы въ правдѣ самой сущности разсказа, чѣмъ въ холодныхъ отступленіяхъ.

Донъ-Кихота попросили войти въ одну изъ-залъ, гдѣ Санчо снялъ съ него оружіе, и рыцарь остался въ замшевомъ камзолѣ, перетертомъ и перемаранномъ его заржавѣвшимъ оружіемъ. Онъ носилъ накрахмаленный, безъ кружевъ, воротникъ, на подобіе студенческаго, и вылощенные воскомъ башмаки. Готовясь выйти въ хозяевамъ, онъ надѣлъ черезъ плечо мечь свой, висѣвшій на перевязи изъ кожи морскаго волка, которымъ онъ не препоясывалъ себя вокругъ стана, потому что, какъ говорятъ, давно уже страдалъ поясницей: наконецъ, онъ накинулъ на плечи плащъ изъ тонкаго темнаго сукна. Но прежде всего онъ вымылъ себѣ лицо и голову въ пяти или шести перемѣнахъ воды, что не мѣшало, однако, и самой послѣдней походить еще немного на сыворотку, благодаря жадности Санчо и роковому творогу, такъ хорошо выпачкавшему его господина.

Умывшись и одѣвшись, Донъ-Кихотъ съ самымъ развязнымъ и любезнымъ видомъ вошелъ въ другую залу, гдѣ его ожидалъ студентъ, готовый занимать рыцаря до обѣда, которымъ донна-Христина хотѣла показать, что она знаетъ какъ принимать такого гостя, какъ Донъ-Кихотъ.

Нужно замѣтить, что тѣмъ временемъ, какъ рыцарь снималъ съ себя оружіе, донъ-Лорензо — сынъ Діего, успѣлъ спросить своего отца: кого это онъ привезъ съ собою? Его лицо, фигура, наконецъ ваше представленіе его, какъ странствующаго рыцаря, все это чрезвычайно удивило меня и мать мою.

— Ничего не знаю, отвѣчалъ донъ-Діего, и могу только сказать, что я видѣлъ нѣсколько дѣйствій его, достойныхъ полуумнаго, и слышалъ разговоръ его, заставлявшій забывать о его дѣйствіяхъ. Но, поговори съ нимъ самъ; испытай его познанія, и такъ какъ ты считаешь себя умницей, то и суди объ его умѣ или безуміи; я, правду сказать, болѣе вижу въ немъ полуумнаго, чѣмъ мудреца.

Послѣ этого донъ-Лорензо ушелъ, какъ мы уже сказали, занимать Донъ-Кихота, и въ завязавшемся между ними разговорѣ, рыцарь сказалъ, между прочимъ, своему собесѣднику: «отецъ вашъ говорилъ уже мнѣ о вашемъ умѣ и вашихъ рѣдкихъ талантахъ; въ особенности же онъ обратилъ мое вниманіе на васъ, какъ на знаменитаго поэта».

— Поэта, быть можетъ, отвѣчалъ донъ-Лорензо, но знаменитаго — это слишкомъ много. Я дѣйствительно большой любитель поэзіи, продолжалъ онъ, люблю читать знаменитыхъ поэтовъ, изъ чего впрочемъ никакъ не слѣдуетъ, чтобы я самъ быхъ одинъ изъ этихъ избранныхъ.

— Мнѣ нравится въ васъ эта скромность, замѣтилъ ему Донъ-Кихотъ, потому что, правду сказать, поэты вообще народъ много думающій о себѣ; рѣдко кто изъ нихъ не воображаетъ себя Богъ знаетъ чѣмъ.

— Нѣтъ правила безъ исключенія, сказалъ Лорензо, есть и такіе, которые, будучи поэтами. вовсе не воображаютъ себя ими.