Дон-Кихот Ламанчский. Часть 2

Когда донъ-Лорензо окончилъ чтеніе своихъ стиховъ, Донъ-Кихотъ всталъ со стула, и взявъ его за руку воскликнулъ, или вѣрнѣе, почти закричалъ: «клянусь небомъ и всѣмъ его величіемъ, великодушный юноша, вы лучшій поэтъ въ мірѣ и достойны быть увѣнчаны лаврами не только Кипромъ или Гаэтой, какъ сказалъ одинъ поэтъ, надъ которымъ да сжалится Богъ, но афинской академіей, еслибъ только она существовала теперь, и нашими нынѣшними академіями Парижской, Болонской и Саламанкской. И да пронзитъ Господь стрѣлами Апполона тѣхъ судій, которые откажутъ вамъ въ первомъ призѣ; да никогда музы не переступятъ порога ихъ жилищъ. Будьте такъ добры: прочитайте мнѣ еще какіе-нибудь стихи ваши, потому что я желалъ бы полюбоваться, такъ сказать, со всѣхъ сторонъ вашимъ поэтическимъ геніемъ.

Нужно ли говорить, какъ восхитила донъ-Лорензо эта похвала рыцаря, не смотря на то, что онъ считалъ его полуумнымъ. О, всемогущая лесть! какъ безгранично твое царство, какъ сладостны твои слова! Донъ-Лорензо подтвердилъ эту правду, согласившись прочитать Донъ-Кихоту другое стихотвореніе свое: Пирамъ и Тизба.

Стѣна пробита дѣвой молодой;
Великодушное Пирама сердце
Ужь пронзено, и улетаетъ съ Кипра
Любовь въ щель чудную ту заглянуть.
Тамъ царствуетъ молчаніе; звукъ не можетъ
Сквозь то отверстіе перебѣжать,
Но духъ, любовью окрыленный, можетъ.
Увы! надежда тщетная, въ любви
Взамѣнъ восторговъ дѣва смерть нашла.
Вотъ вамъ вся эта повѣсть: ихъ обоихъ,
Въ одинъ и тотъ же мигъ, — о странный случай, —
Обоихъ поражаетъ, погребаетъ,
И воскресаетъ мечъ, могила
И память вѣчная о нихъ.

— Да будетъ благословенъ Богъ, воскликнулъ Донъ-Кихотъ, услыхавъ эти послѣдніе стихи; между поэтами нашего времени я не встрѣчалъ подобнаго вамъ, по крайней мѣрѣ, сколько я могу судить по этому стихотворенію.

Пробывъ четыре дня въ донѣ донъ-Діего, радушно принимаемый хозяевами, Донъ-Кихотъ въ концѣ этого времени попросилъ у нихъ наконецъ позволенія отправиться. «Благодарю, душевно благодарю васъ, за вашъ радушный пріемъ», говорилъ онъ имъ, «но странствующимъ рыцарямъ не слѣдуетъ долго предаваться праздности и нѣгѣ; и я вижу, что мнѣ пора вспомнить о моемъ долгѣ и отправиться искать приключеній, которыми этотъ край, какъ я знаю, обиленъ. Тутъ думаю я пространствовать до времени сарагосскихъ турнировъ, которые въ настоящую минуту составляютъ мою главную цѣль, и побывать въ Монтезиносской пещерѣ, о которой говорятъ столько чудеснаго въ ея окрестностяхъ; попытаюсь я также открыть начало и настоящіе истоки семи озеръ, называемыхъ обыкновенно лагунами Руидеры».

Донъ-Діего и сынъ его разсыпались въ похвалахъ всѣмъ этимъ намѣреніямъ и попросили рыцаря выбирать и брать изъ ихъ имущества все, что только можетъ ему понадобиться, или понравиться, желая этимъ высказать съ своей стороны готовность служить ему чѣмъ могутъ, изъ уваженія и къ его личнымъ доблестямъ и къ его славному званію.

Наступилъ наконецъ часъ отъѣзда, столъ же радостный для Донъ-Кихота, сколько прискорбный для Санчо. Катавшись, какъ сырь въ маслѣ въ домѣ донъ-Діего, онъ не слишкомъ то радовался теперь предстоящей перемѣнѣ въ его образѣ жизни, — напоминавшей жизнь въ лѣсахъ и пустыняхъ, — и удовольствію продовольствоваться несчастною провизіею изъ своей котомки, которую онъ тѣмъ не менѣе наполнилъ всѣмъ, что казалось ему наиболѣе необходимымъ. Прощаясь съ хозяевами, рыцарь, обратясь къ донъ-Лорензо, сказалъ ему на прощаніе: «не знаю, говорилъ ли я вамъ, но если и говорилъ, такъ повторю еще разъ, если вы хотите сократить ваше время и труды на пути къ славѣ, то вамъ остается только проститься съ поэзіей и сдѣлаться странствующимъ рыцаремъ; этого довольно, чтобы однимъ ловкимъ ударомъ добыть себѣ императорскій вѣнецъ». Этими словами Донъ-Кихотъ какъ бы давалъ послѣднее доказательство своего безумія, особенно когда къ довершенію эффекта онъ прибавилъ еще: «одинъ Богъ знаетъ, хотѣлъ ли бы я взять съ собою этого славнаго юношу, чтобы научить его, какъ попирать великолѣпныхъ и возвышать смиренныхъ: — два дѣйствія нераздѣльныя съ моимъ званіемъ. Но такъ какъ юношескій возрастъ его еще не требуетъ этого, и наука отказывается пока выпустить его изъ своихъ рукъ, потому я ограничусь только однимъ совѣтомъ, именно: если онъ захочетъ быть поэтомъ, то пусть въ оцѣнкѣ своихъ произведеній руководствуется болѣе чужимъ мнѣніемъ, чѣмъ своимъ собственнымъ. Нѣтъ такихъ родителей, которые бы находили своихъ дѣтей дурными, особенно еще, когда эти дѣти — творенія нашего ума».