Дон-Кихот Ламанчский. Часть 2

— Что я думаю? думаю я, отвѣчалъ Санчо, что этотъ Мерлинъ и всѣ эти волшебники, очаровавшіе чуть не цѣлый полкъ разныхъ, видѣнныхъ тамъ вашей милостью, господъ, сами влѣзли въ вашу голову и сочинили въ ней всю эту тарабарщину, которую вы тутъ разсказывали и будете еще разсказывать намъ.

— Все это могло быть, отвѣчалъ Донъ-Кихотъ, но только ничего подобнаго не было, потому что все, что я говорилъ тебѣ, я видѣлъ собственными глазами и осязалъ собственными руками. Но что скажешь ты, когда я сообщу тебѣ теперь, что среди всѣгхъ этихъ безчисленныхъ чудесъ, показанныхъ мнѣ Монтезиносомъ (я разскажу тебѣ подробно про нихъ во время нашихъ странствованій, теперь же это было бы не совсѣмъ кстати), онъ показалъ мнѣ еще трехъ мужичекъ, прыгавшихъ, какъ козы, на свѣжихъ, роскошныхъ лугахъ. Не успѣлъ я увидѣть ихъ, какъ въ одной изъ нихъ узналъ несравненную Дульцинею Тобозскую, а въ двухъ другихъ тѣхъ самыхъ крестьянокъ, которыя сопровождали ее въ извѣстное тебѣ утро. Я спросилъ Монтезиноса, знаетъ ли онъ этихъ крестьянокъ? онъ отвѣчалъ мнѣ, что не знаетъ, но полагаетъ, что это должно быть какія-нибудь знатныя, очарованныя дамы, появившіяся тамъ очень недавно. Онъ просилъ меня не удивляться этому новому явленію, потому что, по его словамъ, въ пещерѣ было много другихъ дамъ прошедшихъ и нынѣшнихъ временъ, очарованныхъ подъ разными странными образами; между ними онъ назвалъ королеву Женіевру и дуэнью ея Квинтаньону, наливавшую нѣкогда вино Ланцелоту, по возвращеніи его въ Британію, какъ объ этомъ поется въ одномъ старомъ нашемъ романсѣ.

Услышавъ это, Санчо началъ побаиваться, какъ бы ему самому не спятить съ ума, или не лопнуть отъ смѣху. Такъ какъ ему лучше, чѣмъ всякому другому вѣдома была тайна очарованія Дульцинеи, которую очаровалъ онъ самъ, поэтому онъ яснѣе чѣмъ когда-нибудь убѣдился теперь, что господинъ его положительно рехнулся. «Въ недобрый часъ, ваша милость», сказалъ онъ ему, «встрѣтились вы съ этимъ Монтезиносомъ, потому что вернулись вы отъ него кажись не совсѣмъ того… Давно ли подавали вы намъ на каждомъ шагу умные совѣты и говорили умныя рѣчи, а теперь разсказываете такую небывальщину, что ужь я не знаю, право, что и подумать.»

— Санчо! я тебя давно и хорошо знаю, возразилъ Донъ-Кихотъ, поэтому не обращаю никакого вниманія на твои слова.

— Да, правду сказать, и я то не болѣе обращаю вниманія на ваши, отвѣтилъ Санчо, и хоть бейте, хоть убейте вы меня за это и за то, что я еще намѣренъ сказать вамъ, если вы будете разсказывать все такія же неподобія… но, оставимъ это, и пока мы еще въ мирѣ, скажите на милость: какъ вы тамъ узнали эту Дульцинею?

— По платью, отвѣчалъ Донъ-Кихотъ; она была одѣта совершенно такъ же, какъ въ то утро, когда мы ее встрѣтили съ тобой. Я попробовалъ было заговорить съ нею, но она, не отвѣчая ни слова, обернулась ко мнѣ спиной и убѣжала такъ быстро, что ее не догнала бы, кажется, стрѣла, пущенная изъ лука. Я хотѣлъ было идти за нею, но Монтезиносъ остановилъ меня, сказавши, что преслѣдовать ее, значило бы терять попусту время, и что въ тому же приближался часъ, въ который мнѣ слѣдовало покинуть пещеру. Онъ добавилъ, что, въ свое время, онъ извѣститъ меня о томъ, какъ и чѣмъ въ состояніи я буду разочаровать его, Белерму, Дюрандарта и всѣхъ остальныхъ лицъ, пребывающихъ очарованными въ этомъ подземельѣ. Но, когда я говорилъ съ Монтезиносомъ о будущемъ разочарованіи его, одна изъ двухъ пріятельницъ грустной Дульцинеи незримо приблизилась ко мнѣ, и со слезами на глазахъ, какимъ то взволнованнымъ, прерывистымъ шепотомъ сказала мнѣ: «Дульцинея Тобозская цалуетъ ваши руки, проситъ васъ увѣдомить ее о вашемъ здоровьѣ, и находясь въ настоящую минуту въ крайней нуждѣ, просить васъ, Христа ради, положить на эту новенькую канифасовую юбку съ полдюжины реаловъ или сколько найдется у васъ въ карманѣ«. Изъ всего, что я видѣлъ въ Монтезиносской пещерѣ эта сцена сильнѣе всего поразила и тронула меня. «Возможное ли дѣло», спросилъ я Монтезиноса, «чтобы очарованныя лица высокаго званія терпѣли нужду во время своего очарованія»?

— О, рыцарь Донъ-Кихотъ, отвѣчалъ Монтезиносъ; вѣрьте мнѣ, нужда чувствуется одинаково въ очарованныхъ и неочарованныхъ мірахъ. И если благородная дама Дульцинея Тобозская проситъ у васъ въ займы шесть реаловъ, подъ вѣрный залогъ, то совѣтую вамъ исполнить ея просьбу, потому что вѣроятно она испытываетъ крайнюю нужду.