Дон-Кихот Ламанчский. Часть 2

— Залоговъ я никакихъ не беру, отвѣчалъ я Монтезиносу, но ни съ залогомъ, ни безъ залога, я не могу вполнѣ исполнить ея просьбы, потому что въ карманѣ у меня всего четыре реала; это была именно та мелочь, которую ты далъ мнѣ, Санчо, для подаянія бѣднымъ, встрѣтящимся намъ на дорогѣ. Эти четыре реала я отдалъ подругѣ Дульцинеи, и сказалъ ей: «передайте, моя милая, вашей госпожѣ, что я глубоко тронутъ ея несчастіемъ и желалъ бы быть въ эту минуту фукаромъ [10], чтобы помочь ей чѣмъ только возможно. Скажите ей, что я не буду, да и не могу знать, что такое радость, здоровье и спокойствіе, пока не услышу и не увижу ее. Скажите ей, наконецъ, что ее плѣнникъ и рыцарь настоятельно проситъ ее позволить ему увидѣться и переговорить съ нею; и что въ ту минуту, когда она меньше всего будетъ ждать, она услышитъ отъ меня клятву, подобную той, которую произнесъ маркизъ Мантуанскій, клянясь отмстить смерть племянника своего Вальдовиноса, нашедши его умирающимъ въ горахъ. Какъ онъ, я поклянусь не вкушать хлѣба со стола, и произнесу много другихъ тяжелыхъ обѣтовъ, которые маркизъ обѣщалъ исполнять, пока не отмститъ смерть своего племянника, я же поклянусь, нигдѣ не останавливаясь, объѣзжать семь частей міра, дѣятельнѣе самого инфанта донъ-Педро Португальскаго, пока не разочарую моей дамы.

— Вы обязаны это сдѣлать, вы обязаны даже больше сдѣлать для моей госпожи, отвѣчала посланница Дульцинеи, и взявъ изъ рукъ моихъ четыре реала, она, вмѣсто того. чтобы присѣсть и поблагодарить меня, подпрыгнула аршина на два вверхъ и скрылась изъ моихъ глазъ.

— Пресвятая Богородице! воскликнулъ, или скорѣе крикнулъ Санчо, неужели этотъ бѣлый свѣтъ такъ глупо устроенъ, и такая сила у этихъ очарователей и очарованій, что они совсѣмъ вверхъ дномъ перевернули такую умную голову, какъ голова моего господина. О, ваша милость, ваша милость! продолжалъ онъ, обращаясь въ Донъ-Кихоту; подумайте о томъ, что вы тутъ говорите, и не вѣрьте вы этой чепухѣ, которая насильно лѣзетъ вамъ въ голову и мутитъ тамъ все.

— Санчо, я знаю, что ты говоришь это, любя меня, сказалъ Донъ-Кихотъ, но такъ какъ ты не имѣешь ни малѣйшаго понятія ни о чемъ, поэтому все чрезвычайное кажется тебѣ не возможнымъ. Но со временемъ я разскажу тебѣ многое другое, видѣнное мною въ этой пещерѣ, и тогда ты повѣришь тому, что я сказалъ теперь, и что не допускаетъ ни возраженій, ни сомнѣній.

Глава XXIV

Тотъ, кто перевелъ оригиналъ этой великой исторіи, написанной Сидъ Гамедомъ Бененгели, говоритъ, что дошедши до главы, слѣдующей за описаніемъ Монтезиносской пещеры, онъ нашелъ на поляхъ рукописи слѣдующую приписку, сдѣланную рукою самого историка: «не могу постигнуть, ни убѣдить себя въ томъ, дабы все описанное въ предъидущей главѣ дѣйствительно случилось съ славнымъ Донъ-Кихотомъ, потому что до сихъ поръ исторія его была правдоподобна, между тѣмъ какъ происшествіе въ пещерѣ выходитъ изъ границъ всякаго вѣроятія, и я никакъ не могу признать его истиннымъ. Думать, что Донъ-Кихотъ солгалъ, онъ, самый правдивый и благородный рыцарь своего времени, — невозможно; онъ не сказалъ бы ни одного слова неправды даже тогда, еслибъ его готовились поразить стрѣлами; къ тому же, въ такое короткое время, не могъ онъ и придумать столько вопіющихъ небылицъ. И да не обвинятъ меня, если происшествіе въ Монтезиносской пещерѣ кажется апокрифическимъ; я пишу какъ было, не утверждая: правда ли это или нѣтъ; пусть благоразумный читатель самъ судитъ какъ знаетъ. Говорятъ однако, что передъ смертью Донъ-Кихотъ отрекся отъ чудесъ, видѣнныхъ имъ въ Монтезиносской пещерѣ, и сказалъ будто сочинилъ эту исторію потому, что она какъ нельзя болѣе подходила къ описаніямъ, заключавшимся въ его книгахъ». Послѣ этихъ словъ, историкъ продолжаетъ такъ: