Дон-Кихот Ламанчский. Часть 2

— Я не беру денегъ впередъ, отвѣчалъ Петръ. Вотъ когда обезьяна отвѣтитъ, тогда пожалуйте. Съ послѣднимъ словомъ онъ ударилъ себя два раза по лѣвому плечу, на которое тотчасъ же вспрыгнула обезьяна, и, наклонившись въ уху своего господина, принялась съ удивительною скоростью стучать зубами. Постучавъ нѣсколько секундъ она спрыгнула внизъ и тогда Петръ побѣжалъ къ Донъ-Кихоту, опустился передъ нимъ на колѣни и воскликнулъ, обвивъ руками его ноги: «лобызаю ноги твои, о славный воскреситель забытаго странствующаго рыцарства! Лобызаю ихъ съ такимъ же благоговѣніемъ, съ какимъ облобызалъ бы я два геркулесовыхъ столба, о рыцарь! котораго никто не въ силахъ достойно восхвалить! О, знаменитый Донъ-Кихотъ Ламанчскій, опора слабыхъ, поддержка падающихъ, спасеніе упадшихъ и утѣшеніе всѣхъ скорбящихъ!»

Услышавъ это, Донъ-Кихотъ остолбенѣлъ, Санчо глаза выпучилъ, двоюродный братъ изумился, пажъ испугался, хозяинъ приросъ въ своему мѣсту, крестьянинъ изъ ревущей по ослиному деревни ротъ разинулъ, и у всѣхъ вмѣстѣ поднялись дыбомъ волосы, между тѣмъ славный содержатель театра маріонетокъ, обращаясь къ Санчо, хладнокровно продолжалъ: «и ты, о, добрый Санчо Пансо, славнѣйшій оруженосецъ славнѣйшаго рыцаря въ мірѣ, возрадуйся: жена твоя Тереза Пансо здравствуетъ и разчесываетъ теперь коноплю; подъ лѣвымъ бокомъ у нее стоитъ съ выбитымъ черепкомъ кувшинъ, изъ котораго она потягиваетъ вино и тѣмъ разгоняетъ скуку, сидя за работой».

— Все это очень можетъ быть, отвѣчалъ Санчо, потому что жена моя, я вамъ скажу, просто, блаженная женщина, и еслибъ только не ревновала она, такъ не промѣнялъ бы я ее на эту великаншу Андондону, которая, какъ говоритъ мой господинъ, была женщина понятливая и расчетливая хозяйка, а моя Тереза, такъ та ни въ чемъ не откажетъ, все дастъ себѣ, хотя бы изъ добра своихъ дѣтей.

— Скажу теперь, въ свою очередь, воскликнулъ Донъ-Кихотъ, что тотъ, кто много читаетъ и путешествуетъ, многое видитъ и узнаетъ. Кто бы, въ самомъ дѣлѣ, увѣрилъ меня, что на свѣтѣ существуютъ ворожеи обезьяны, какъ это вижу я теперь собственными глазами; потому что я дѣйствительно тотъ самый Донъ-Кихотъ Ламанчскій, котораго назвала она, хотя, быть можетъ, слишкомъ ужь расхвалила. Но каковъ бы я ни былъ, я все-таки благодарю небо, одарившее меня мягкимъ и сострадательнымъ характеромъ, готовымъ сдѣлать всякому добро, никому не желая зла.

— Еслибъ у меня были деньги, сказалъ пажъ, я бы тоже спросилъ у обезьяны, что приключится со мною въ дорогѣ?

— Я вѣдь сказалъ, отвѣтилъ Петръ, успѣвшій уже подняться съ колѣнъ и отойти отъ Донъ-Кихота, что обезьяна моя не отгадываетъ будущаго. Иначе нечего было бы вамъ горевать о деньгахъ, потому что я готовъ забыть о хлѣбѣ насущномъ, лишь бы только услужить чѣмъ нибудь господину рыцарю Донъ-Кихоту, и теперь, для его удовольствія, я готовъ всѣмъ вамъ даромъ показать мой театръ. Услышавъ это, хозяинъ, внѣ себя отъ радости, указалъ Петру мѣсто, гдѣ ему всего удобнѣе было расположиться съ театромъ.

— Донъ-Кихотъ остался, однако, не совсѣмъ доволенъ всевѣдѣніемъ обезьяны; ему казалось невѣроятнымъ, чтобы животное могло знать настоящее и прошедшее. И пока Петръ устроивалъ свой театръ, онъ увелъ Санчо въ конюшню и тамъ сказалъ ему:

— Санчо, обезьяна эта заставила меня призадуматься, не заключилъ ли ея хозяинъ уговора съ чортомъ — ловить за одно съ нимъ рыбу въ мутной водѣ.

— Не то что мутной, а совсѣмъ въ грязной, отвѣчалъ Санчо, если самъ чортъ мутитъ ее, но только какая же можетъ быть выгода Петру отъ этой рыбы?