Она хочет быть вместе с своею матерью.
С матерью? Кто ей велел быть вместе с нею? Эмилии отведи особливую комнату.
Элеонора просит...
Сатинелли повелевает.
Эмилия! Эмилия! Что ты со мною сделала? Дитя могло свести с ума полустарика! Но теперь, может быть, уже конец моим страданиям, ее упрямству. Со всех сторон каменистые горы и дремучие леса. Никто, никакой рыцарь не услышит жалкого голосу томной красавицы с высокого терема. Если и теперь Сатинелли должен будет вздыхать на ветер и стенать под такт шумящим вихрям, то Эмилиана красота завянет в чужих руках, не сделав никому пользы. Рыцарь пройдет, увидит облетевший стебель розы — и скажет со вздохом: «Зачем она и расцветала?» Или для того презрел я все предрассудки, колеблющие мозг невежд, для того ли пренебрег все трепеты и ужасы, пустился в грозный океан бесчестья и проклятия — дабы при береге злополучной жизни претерпеть такое кораблекрушение.
Маркиз!
А! Сударыня! Что вам вздумалось теперь посетить меня?
Извините, если я помешала.
Я думал, что вы, после столь трудной дороги и не спав целую ночь, уснете хоть поутру.
Я не спала почти всю дорогу.
Тем лучше. Теперь будете спокойнее.
Помилуйте, маркиз! Как я могу думать о покое, когда не имею места, где бы хотя на минуту могла сомкнуть глаза.
Как? Вам не отвели места?
Место мне назначено, но как можно пробыть там хоть час?
Что такое?
Покой над погребом — совершенная стужа.
Здесь весь замок основан на погребах.
Сырость.
Внутренний жар заменит всё.
Сатинелли! неужели и в то время, когда ты рабски простирался у ног моих, клялся мне вечною любовию и почтением, неужели и в то время ты думал так поступать со мною? О! я легковерная, несчастная женщина.
Не говорил ли я, что в вас много внутреннего жару, даже слишком много? И я прошу, сударыня, не обнаруживать его предо мною. Подите в свою комнату, там сколько угодно декламируйте.
Бессовестный! Так ли должен обходиться с своею супругою?
Право?
Или не приметил ты, что все из твоей шайки, презирая меня, тебя презирают? Сколько должна я была вытерпеть дорогою! И всё от тебя, и всё чрез тебя! Насилу из всех их нашла я двоих, пред которыми могла свободно плакать.
Я хочу быть третьим и позволяю вам плакать сколько угодно. Впрочем, смею напомянуть, синьора, — вы теперь уже не в своих поместьях, где вы были неограниченною повелительницею; не то время, когда вы, как прекрасная вдова, могли располагать участию любовников.
Ни больше, ни меньше — в могиле.
Гораздо больше.
В аде.
В Мертвом замке!
В Мертвом...
Замке.
Боже! Ты освещаешь слабые глаза мои! О!
Что вам сделалось, сударыня?
Ничего, маркиз, ничего. Прошу извинить, что я вас потревожила. В Мертвом замке жить над погребами и дышать язвою есть еще блаженство.
Га! что это значит?
Ничего, ничего. Прощайте!
Постойте, сударыня!
Исполнила.
Как? Вы наконец перестали упрямиться? Согласились уступить мне всё свое имение, сделали духовную?
Я еще надеюсь долго прожить.
Вы в Мертвом замке.
Понимаю. И для того учредила я всё так, как мне хотелось. Я сделала духовную, только маркиз Сатинелли не получит из нее ничего, кроме тяжкого, страшного проклятия, и это проклятие разольется в роды родов, пока мои земли будут существовать на земле.
Право?
Это последнее мое слово.
И тогда, когда кинжал заблестит пред твоею грудью?
И тогда.
И тогда, когда яд будет свирепствовать в твоей внутренности?
И тогда, когда бы умирала я подобно Лорендзе Кордано, — и тогда!
Чудовище! Лорендзе Кордано?
Ты ее знаешь, маркиз? Отчего ты так побледнел? Или воздух, смешавшийся с именем святой страдалицы, наполняет ядом твое воображение? Ты ее знаешь? Так знай, что есть еще на земле люди, к которым вопияла кровь ее.
Быть не может, быть не может!
Куда?