– В нынешнем январе Завьялов узнал из письма брата, что их отец, бывший кулак, репрессирован за подрывную работу против советской власти. Смикитил Завьялов, чем ему это грозит, – тут же через начальника ОМЗ рапорт Хорхорину отправил. От отца отказался. Хорхорин ему ответ дал, мол, сын за отца не отвечает, но зато теперь от Завьялова-сына потребуется значительно больше усилий, чтобы доказать свою большевистскую и чекистскую преданность. Вот он тут в Букачаче и доказывает, – усмехнулся Перский. – Кстати, папаша Завьялова никогда кулаком не был, до крепкого середняка-то не поднялся, с начала коллективизации возглавлял колхоз… – Перский поднёс бумагу к глазам, – «Коминтерн» в Долматовском районе Челябинской области. А погорел на том, что часть семенного фонда раздал по осени колхозникам в зачёт трудодней. Вот и посадили за самоуправство. Небось попади папаша к сынку в лагерь – махом бы по пятьдесят восьмой – десять оформил, а, Чернобай? И нужные показания с помощью табуретки выбил, чтобы эту самую свою чекистскую преданность доказать, нет?
На лице сержанта отобразилась такая мучительная картина раздумий, что Перский едва сдерживался, чтобы не рассмеяться. И даже порадовался тугодумию помощника: меньше дум – меньше вопросов. Команду получил – исполняй, и нечего размышлять – чёрное это или белое.
– Гра-аждане на-ачальники! Войти можно? – раздался неожиданно за дверью грудной женский голосок, сопровождаемый лёгким постуком по дверной филёнке.
– Да! – Перский и Чернобай уставились на открывающуюся дверь.
– Наше вам здрасьте! – Пухленькая смазливая девица смущённо комкала в пальчиках уголок передника.
– Ты кто? – выдохнул Чернобай.
– Я? – потупила глазки девица. – Любаней кличут. Ссыльно-поселенка… Я тут при штабе… чай варю, прибираю. Меня к вам из столовой послали, на ужин звать. Или, можа, ещё какие просьбы…
– Иди, – отрывисто бросил Перский. – Скоро будем.
Любаня качнула бёдрами и скрылась в полумраке коридора.
– Не прицеливайся, – проследил взгляд Чернобая Перский. – Нам при нашей задаче – ни вправо, ни влево. Ни капли в рот, ни сантиметра ниже… Ну ты понял… Давай зови сюда Чуксина с Балашовым, обменяемся мнениями. Да, вот ещё что… Этих гавриков – оперов-фраеров – в наручники и рассадите по разным кабинетам, чтоб меж собой не общались и не сбежали иль ещё чего не учудили. С таких станется. Зэков, их помощничков, тоже – вызывай конвой – и в штрафной изолятор.
Выслушав спустя полчаса доклады об исполнении, Перский предупредил подчинённых:
– По территории никаких одиночных блужданий. Держаться всем вместе. Неизвестно, кто тут ещё… После ужина займёмся Кочевым, он, как понимаю, среди них самый резвый, а Кожева оставим на закуску.
Долгого разговора с Кочевым не получилось. Сразу ушёл в глухую оборону, затрындел как по писаному:
– Исполнял приказания начальника оперчасти Кожева и оперуполномоченного Завьялова… Заставили заниматься античекистскими методами ведения следственных дел и фальсификацией. Завьялов прямо требовал, чтобы я не стеснялся в избиении обвиняемых. Так и говорил: «Ты боишься избивать, поэтому и не получил премии триста рублей», а Кожев мне сказал: «Это в порядке вещей, иначе с бандитами поступать нельзя»…
– Сама виновата, приехала права качать… – буркнул Кочев. – Но не уволили же… Да и что вы на меня всех собак вешаете! Что мне приказывали – то и исполнял. Да, бил, но чё, я один такой? Вон недавно в Нерчинской тюрьме был в командировке, там видел, как милиционер Павличенко рубил на спор шашкой двадцать копеек, а ему арестованный Болотов, которого этот Павличенко под арест припёр, сказал: «Зачем рубите советские деньги?» Павличенко рассердился, Болотова в камеру завели, туда ещё начальник милиции Лебедев зашёл, и они стали Болотова избивать. А потом создали ему липовое дело за грабёж, хотя этого Болотова задержали за пьянку… Кому-то, получается, можно даже административно арестованного буцкать, а тут контру к ногтю берёшь…
– Всё с тобой понятно, Кочев, – хлопнул ладонью по столу Перский. – Я не я и хата не моя. Увести!
– Кожева тащить? – спросил Чуксин.
– А что он показал? – нехотя осведомился Перский.