– Ну и хрен с ним. Не будем тратить время. В Чите разговорим всю эту публику. Стало быть, подытоживаю. Я связался с директором рудника, он нам выделил «вахтовку» – трёхтонку с автобусным кузовом. Через час машина подойдёт. Грузим Кожева, Кочева, Завьялова, Дворникова и Вохмина. Начальнику лагпункта – приказ: всю банду «помощничков» во главе с этим Шкрябковым завтра же этапировать в Читинскую тюрьму. А этих сами увезём до Чернышевска, там засадим в проходящий спецвагон. Всё, делать тут больше нечего…
Два дня спустя Перский доложил начальнику управления результаты расследования по Букачачинской КМР. Выслушав особоуполномоченного, Хорхорин неудовлетворённо покачал головой:
– Да… Вышел пук… Из этой братии контрреволюционной организации не слепить. Вертухаи тупорылые! Распоясались, суки! Вот действительно – заставь дурака Богу молиться… М-да-с… Не получится, Михаил Абрамович, такого громкого дела, как с военными, м-да-с… А жаль.
«Ого! – чуть не вырвалось вслух у Перского. – Ещё одной крупной акции захотелось, по образцу и подобию военно-троцкистской организации в ЗабВО… А может, попробовать сшить?..» И он с плохо скрытой завистью скользнул по рубиновому ромбу в хорхоринской петлице и ордену Ленина на груди начальника.
Когда наконец-то добрался до своего кабинета, с удовлетворением отметил: Лысов добросовестно исполняет порученное. Кивнул в сторону свесившего на грудь голову Кусмарцева у стены.
– Стоит?
– Так точно! – вскочил Лысов, бочком покидая начальственное кресло. – Здравия желаю!
– Здорово. – Перский прошёл на своё место, бросил на стол кожаную папку с бумагами по Букачаче. – Перерывчиками грешили?
– Никак нет! Стоит. Правда, последние двое суток в обморок хлопаться начал. Но мы ему нашатырчику под нос и под рёбра тумачка…
Григорий медленно поднял голову и, безразлично скользнув щёлками глаз по Перскому, снова уронил её на грудь. Он уже на следующее утро, после того, как вздёрнули «на стойку», мало чего соображал. Поначалу ещё отвечал на вопросы Лысова и меняющегося с ним «на вахте» Попова, что никакого преступления не совершал, показывать ему нечего и наговаривать не на кого. А потом постепенно навалилось какое-то сонное отупение, перестал чувствовать ноги, всё чаще стал проваливаться в глухую чёрную бездну, из которой вроде как в сознание выдёргивали острый запах нашатыря, удары в бок, в живот, оплеухи по щекам… А может, это вовсе и не явь была, а продолжение кошмарного бреда, а может, это и вообще не с ним…
– Как, Михал Абрамыч, съездили? – подобострастно поинтересовался Лысов.
Перский устало махнул кистью руки, как будто смёл крошки со стола:
– Уроды… Заставь дурака Богу молиться – он и лоб расшибёт. Хотя… – Перский хмыкнул и покачал головой, – не просто дураки, а дураки-дуболомы. Тямы лишь на одно хватает: не свои, а чужие лбы разбивать. Давно я такой бестолковщины не видел. Сначала арестанта бьют, а потом думают. Палками, табуретками, поверх голов из наганов долбят…
– Да вы что? – сложил в изумлении тонкие губы в куриную гузку Лысов. – Фашисты какие-то…
«Надо же… – тягуче шевельнулось в голове у Кусмарцева, – неужто кто-то Перского и его помощников перещеголял?.. От зависти, что ли, на говно исходит… Хотя какая разница… Как наш главный пролетарский писатель сказал? Если враг не сдаётся… Да, плевать… Спать… Гори оно всё…»
– Фашисты, говоришь? Вся беда, Лысов, в том, что эти так называемые фашисты носят такую, как у нас с тобой, форму и получают денежное и пайковое довольствие по нормам начсостава НКВД. Народ верит, что они – из железной чекистской когорты. Так сказать, карающий меч революции, партии и советской власти. А они плевать хотели с колокольни и на партию, и на соввласть, и на высокое звание чекиста. Целую банду уголовников-зэков, в самом буквальном смысле, в дознаватели определили – сидят зэчары у них в кабинетах и строчат за них бумаги! Дела пачками переписывают! В общем, работнички в Букачаче совсем страх потеряли!
– Да вы что! А наш отдел мест заключения куда смотрел? – возмущённо ахнул Лысов.