Донос без срока давности

Белоногов… Две «шпалы» носил старший лейтенант Белоногов, заместитель начальника 4-го отдела читинского УНКВД. Упитанный, холёный. Воловьи глаза и щётка усов а-ля Ягода. Преданнейшим человеком считался у Перского и Фельдмана. Но в садизме и десятерым таким мог дать форы. «Сколько же, подлец, состряпал дел на безвинных, – подумалось Григорию, – сколько арестованных замордовал на ночных допросах! Значица, теперь и до самого очередь дошла».

– …В палату к нам его на каталке привезли – живого места на нём не было! Вся спина и ягодицы – сплошное мясо… – опасливо шептал Казанцев, косясь по сторонам. – Несколько дней без сознания валялся, а когда в себя пришёл – мама дорогая! – вот уж чихвостил Фельдмана, Артёмова и ещё какого-то Каталова! Особенно первого. Без матюгов и фамилии этой не произносил. Это они его палками резиновыми охаживали…

Казанцев сокрушённо покачал головой.

– Вот ведь природа человеческая… Пока сам на коне – кум королю, а как из мучителя в жертву превращается – куда и гонор девается… Помнишь Савицкого, инженера Шубстроя?

– Нет, не помню, – мотнул головой Кусмарцев.

– Да ты что – их, шубстроевских, у нас в камере попеременке двое кантовалось. А, да-да-да! Ты же не застал – тебя в одиночке как раз держали… Так вот… Поначалу был Калашников, юрисконсульт – довели до сумасшествия и смерти – видимо, что-то в мозгах повредили. А как Калашникова в больницу отправили, так к нам в камеру Савицкого и закинули. Белоногов его не только на допросах бил, но и в камеру приходил, над избитым дальше изгаляться. В камере бил… А когда уставал кулаками махать, заставлял надзирателей. Я-де, пока отдохну, покурю, а вы ему поддайте… И вот… Говорят, Бога нет, а Белоногову сторицей всё возвернулось… Грех, конечно, так думать и говорить, но уж больно лют был… М-да… У него на поправку дело так и не пошло… Заражение крови развилось. Хотя…

– Чего ты как подавился?

– А сдаётся мне, – Казанцев снова зашептал Григорию в ухо, – что не хотели его спасать. Словно установка была докторам – не усердствовать.

– Па-а-нятно… – протянул Григорий. – Чтобы, значит, язык не развязал. Все концы в воду, вали всё на мёртвого…

– Полагаю, так, – кивнул, оглядываясь по сторонам, Казанцев. – Тут слух прошёл, что следом за Хорхориным и Крылова подмели с Врачёвым, а ещё Каменева, а вот Фельдман, что на место Врачёва пришел, – на коне…

– Осведомлён ты, однако…

– Так тут же баня регулярно, а там новостями и обмениваются. В бане под лавку, кто что знает, лепит «маляву» в хлебном мякише…

– Поднаторели вы, господин золотодобытчик, в тюремных делишках, – хмыкнул Григорий.

– Поднатореешь… – вздохнул Казанцев. – Фельдманы и не к этому приучат…

– Пока.

– Что? – не понял Казанцев.

– Это он пока на коне, – ответил Григорий. – Помяни моё слово. Такие ретивые добром не кончают[32]. Вот сам же про Белоногова…

– Он в мае, двадцать шестого числа, помер от гангрены. Я почему число-то запомнил… Не из-за злорадства… Чего уж тут… Супружницы моей день ангела… – Казанцев тяжело вздохнул.

Снова заскрежетала дверь – в камеру втолкнули молодого, лет двадцати пяти, парня с разукрашенной фингалами физиономией.

– Твоё место у параши! – загототал надзиратель, тыча пальцем в свободную шконку у отхожего места. Парень молча прошёл к шконке, сел, низко опустив голову.

«Где я его видел? – вглядывался в новичка Григорий. – Ну всё… теперь покою не будет…» Да, была у него такая навязчивая идиотинка, как он сам считал: изведётся, пока не вспомнит, где, когда человека видел, при каких обстоятельствах.

К новенькому подсел словоохотливый Адамович:

– Ну, расскажите, молодой человек, про себя. В камере положено представляться…

– А? Что? – ошалело вскинул голову парень.

– Я говорю, назвался бы, про себя рассказал.

– А… Кусков Андрей.

– Что, впервой в застенке?

– С мая я… В одиночке держали…

– И за что тебя?

– Социальное происхождение скрыл да за журналы…

– Из кулаков, что ли?

– Да какие мы кулаки… Батя в девятнадцатом помер. Нас с матерью – одиннадцать ртов. Я с пятнадцати лет работаю. Чернорабочим был, потом на тракториста выучился. А потом на шофёра. В армии шоферил, потом, вот в прошлом году, устроился в гараж управления железной дороги имени Молотова. А там мне и предъявили, что про раскулаченную мать скрыл… – Парень разговорился, видимо, испытывая после одиночки острую нужду в общении. – А что было скрывать? Это в двадцать восьмом году ещё было. Не смогла мать вовремя вернуть ссуду, что брала на семена, вот и отобрали лошадь и корову. Но в том же году в правах восстановили и в колхоз приняли…

– А что за история с журналами?