Донос без срока давности

– Меня когда заместителем завгара назначили, я для водителей комнату отдыха оборудовал, шахматы туда свои принёс, ребята ещё – шашки и домино. А наш бывший механик через меня пачку старых журналов «За рулём» передал. Для шофёрского интересу. Дельных советов-то в журнале по эксплуатации машин полно. Да только в журналах этих оказались портреты врагов народа Тухачевского и Гамарника… А я и не пролистал, недосуг было. Обвинили, что троцкистскую литературу распространял… – Кусков с злостью ударил кулаком по шконке. – Меня с работы сняли, из комсомола поначалу исключили! Хорошо, в горкоме разобрались, восстановили, правда, строгий выговор вкатили – за потерю бдительности… И на работе восстановили, но я уволился оттуда…

– А чего так? – участливо спросил Адамович.

Кусков помялся, потом нехотя пояснил:

– Всю эту кашу Ленка Фадейкина заварила. Секретарь комсомольской организации управления дороги. Пришла поглядеть на шофёрскую комнату отдыха, а заодно и журналы полистала…

– И что? Ну и работал бы себе дальше, ведь всё наладилось, разобрались. Чего тебе эта бдительная Елена?..

– Чего? – с вызовом ответил Кусков. – А почему я здесь сейчас, если всё наладилось?

– И почему?

– В декабре прошлого года взяли меня на работу в гараж управления НКВД… Я и двух месяцев не проработал, как легковую машину доверили, а с апреля самого товарища Крылова, замначальника управления, вожу… Возил то есть… – виновато поправился Кусков.

«Точно! Шофёр наш! Вот где я его видел!» – с облегчением вздохнул Кусмарцев. И с повышенным вниманием стал вслушиваться в невесёлый рассказ молодого шофёра.

– …Так вот Фадейкиной это не понравилось. Как так! Дескать, она врага народа выявила, а его не только в комсомоле восстановили, но и в само НКВД на работу приняли! В общем, новый донос на меня накатала, как оказалось. Меня за шкирку – и в камеру. Поначалу в общую – нас там, как сельдей бочке, – четыре десятка было! По очереди спали… Затолкали меня – и тишина. Я неделю прождал, а потом чёрт дёрнул в дверь забарабанить… – Кусков глубоко вздохнул и осторожно потрогал разбитое лицо. – Ну, в общем, взяли меня на кулаки надзиратели, да так, что сознание потерял… А очнулся уже в карцере. Там ещё неделя прошла. А после доставили к особоуполномоченному Перскому…

«Дальше, паренёк, можешь не продолжать, – с горечью подумал Григорий. – Уже и Перского нет, а ты всё ещё здесь. Добротными, видать, бумагами тебя обложили… Как волка флажками…»

– …Били, «на стойке» держали несколько дней, Библию заставляли вслух читать – на вытянутых руках… А ещё были «грузики», – продолжал делиться Кусков.

– А это что? – не понял Адамович.

– А это… – замялся парень.

– А это, – подал голос Григорий, – когда чугунные гирьки от магазинных весов к яйцам привязывают и в таком виде, со спущенными штанами и трусами «на стойку» ставят.

– И ещё ржут: «Бечёвочка не режет? – проговорил Кусков. – Терпи, казак! Как твои причиндалы до колен оттянутся – никакая баба не устоит!» – Заплакал злыми слезами в гробовом молчании камеры.

– И что, ты до сих пор под следствием? – обнял парня за плечи Адамович.

– Да нет… Десять лет лагерей в июне объявили, – шмыгая носом, буркнул Кусков.

– А когда, говоришь, тебя арестовали?

– Шестнадцатого мая…

– Ну вот, уже не десятка, минусуй семь месяцев![33] – «утешил» Адамович.

«Ишь ты, – заключил Кусмарцев, – как вся эта кадровая управленческая круговерть “контору” завертела. Не до жиру – быть бы живу! Побольше бы хорхоринских подручных за жабры взяли…»

…Выйдя с почтамта, Григорий завернул в знакомую пивную, расположившуюся рядом с гастрономом. Заказал две кружки «Жигулёвского» с «прицепом» – чекушкой беленькой. Долго разминал в огрубевших пальцах тёмно-янтарную воблу. Водку выпил залпом, запил пивом, папиросу засмолил…

В наполняющейся хмельным дурманом голове медленно ворочались безрадостные мысли. Мартышкин труд вся эта писанина в Москву. Уже два письма отправил в столицу. Глухо. Четыре жалобы ушли на имя главного военного прокурора войск НКВД СССР. Лишь из ЦК месяц назад пришло коротенькое извещение: дескать, вопрос об исключении из партии будет рассмотрен. А когда? Леший ведает…

Пиво допил, а вобла так и осталась на краешке стола.

На улице в лицо ударил пронизывающий февральский ветер. Быстро темнело. Где-то далеко, за Волгой, замерцали бледные огоньки. День прошёл…

Нет, оставлять этого всего так нельзя. Гнили в читинском УНКВД осталось предостаточно. Потому так скоренько и постарались отделаться. Поначалу освободили под подписку, а потом трибунал зачёл всю девятнадцатимесячную отсидку за решёткой в приговор – свободен! Заключение после суда состряпали – больной. Даже пенсию, смехотворную – коту слёзы! – оформили. И давай – двигай подальше!

Григорий зло усмехнулся: видимо, последний разок по «литеру НКВД» прокатился – до родных мест.

Родные места… А что здесь родного? Крыша над головой? Так это жену благодарить нужно, что вовремя сориентировалась – детей в охапку да и к родне в Саратов, а тут уж подсобили родственники. А так бы… Ни кола ни двора.