Донос без срока давности

– Да там, на Красном Яру… Разнорабочая… – не сразу подыскал Володька занятие для матери. Как коротко объяснить, что мыкается мамка по разным работам – то полы в леспромхозовской казарме моет за манерку пшена и кирпич вязкого чёрного хлеба, то удаётся в сучкорубы пристроиться на лесоучасток. «Семья врага народа» – чёрное клеймо. Шарахаются многие от Пластовых как от зачумлённых. Многие. Благо, что не все. Кабы все – давно опухли и сдохли бы с голоду Пластовы. Но краснояровские бабы тайком суют ребятне куски, мучицей, постным маслом, дичиной с матерью делятся. Это в Забайкалье неистребимо: завсегда в каторжном краю что беглых арестантов, что лишенцев подкармливали. Благо ещё, он, Володька, при заработке. Был. Теперича прикрылась эта кормушка – стоит призывник Владимир Пластов перед военкомом. Настал и его час. И засунут его, тут и к бабке не ходи, в какую-нибудь затрапезную команду, где только и место таким – из уголовников да врагов народа. Ничего… Два года как-нибудь… А мамке пока и Гришка какая-никакая подмога, глядишь, и выйдет из него чего-нибудь толковое, коль у леспромхозовского телефониста дяди Прокопа на подхвате, проводки паяет…

– Так, стало быть, по тракторному делу навык имеешь? – вывел из тягостных раздумий военком.

Володька кивнул.

– Тогда тебе прямая дорога в танковые войска! – решительно заключил майор.

– Так а как же… – недоверчиво вырвалось у Володьки.

– Сын за отца не отвечает! Так сказал товарищ Сталин![35] – указательный палец единственной руки военкома качнулся ему за спину – на портрет Вождя. – Для начала направим в Даурский укрепрайон[36], почти на границу с Маньчжурией. Там определятся, куда тебя. Полагаю, для начала – в рембат. – Майор улыбнулся, скользнув по Володьке взглядом снизу вверх. – Такую дылду в танк засунуть сложновато! Разве что в самоходку…

Команду новобранцев экипировали по полной: гимнастёрки, безразмерные галифе, юфтевые сапоги с бязевыми портянками, шапки из искусственной овчины с крашенными зелёным жестяными звёздочками. Сапоги приказали засунуть в выданные вещмешки, заставив на каждый сидор пришить деревянные бирки с фамилиями. Дали и шинели, тут же приказав скатать их в скатки и приторочить к вещмешкам. А одели в порыжевшие белые полушубки второго срока носки, выдали серые валенки.

Через пару дней охрястые теплушки, в которые новоиспечённых солдатиков погрузили в пригородной Песчанке, повезли пополнение на юг – в даурские степи. Вроде бы и ехали недолго, но холодрыгу словили основательно. В этой Даурии ветер свистит без устали. Выдул и намёк на снежную порошу – только прошлогодняя высокая и жилистая трава пригибается под его свистом, а та, что послабже, сбивается комом чуть ли не с тележное колесо и – катится, катится куда-то туда, к зловещей Маньчжурии, напичканной японскими войсками. Узкоглазых там, говорят, немерено – целый мильон! До зубов вооружённых и наглых. Ихние диверсанты, поговаривают старослужащие в батальоне, вылазки делают, и самолёты ихние к нам залетают – высматривают. Понятно, чего высматривают: как половчее наброситься. На политподготовке, правда, было сказано, что прошло время микадо – раньше ему надо было думать, а не нынче, когда главному японскому союзнику – треклятой Германии – кранты наступают. Хотя кто их знает, этих япошек, – зловредно и подло самурайское отродье.

Уже которую неделю глядя на бесконечную, монотонную степь с плавными горбинами невысоких, будто оплывших, сопочек, Володька даже со своими куцыми познаниями в географии вполне отчётливо представляет, что если японцы вдруг попрут, то как раз вот тут, на даурском степном просторе. Где ж им ещё целым миллионом развернуться? Справа – горы и леса, слева – Амур-батюшка, а тут… Речушки-невелички да увалы пологие. Ничё, встретим!..

Так думает Володька, оглядывая вросший неподалёку в гребень сопки бетонный нарост – артиллерийский дот, долговременную огневую точку, если выражаться военным языком. Такой дот, наверное, даже бомбой не прошибить, не то что артналётом. А в доте – пушка. О-го-го! Самого здорового калибра – жахнет, мало не покажется! Володька сам эту пушку не видел, но представляется ему что-то совершенно грандиозное, как в том, довоенном, фильме «Если завтра война», который неделю крутили в леспромхозовском клубе весной тридцать девятого.